Борьба за Дарданеллы - Мурхед Алан (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗

Остается только его записям разубедить нас. Когда была сделана эта фотография, генералу было шестьдесят два года. Ян Гамильтон родился в Средиземноморье на острове Корфу и всю свою взрослую жизнь провел в армии. В самом деле, его послужной список длиннее, чем почти у любого генерала. Он воевал с племенами на северо-западной границе Индии, прослужил в армии всю Англо-бурскую войну, был на стороне японцев в Маньчжурии в Русско-японской войне. Последние годы находился на постах главнокомандующего на Средиземном море и генерального инспектора заморских вооруженных сил. Как говорят его современники, Гамильтон был одним из тех необычных людей, которые внешне совсем безразличны к опасности. Его левая рука была разбита в начале карьеры, и его не раз рекомендовали к награждению Крестом Виктории.

Но была еще одна деталь, которая выделяет его из общего ряда: исключительный талант писателя. Он читал и написал много стихов и любил вести дневники в стиле французской скорописи, который он сам изобрел. Эти краткие записки, говорил он, очищают мозг и располагают события в перспективе. В ипостаси офицера штаба он был полон идей. Например, в его «Альбоме штабного офицера» предсказано отмирание кавалерии, которую сменит окопная война.

Через всю его жизнь красной нитью проходит одна тема: лорд Китченер. Китченер был звездой Гамильтона.

Пятнадцать лет назад Гамильтон служил начальником штаба фельдмаршала в Южной Африке, и близость, которая возникла между ними, переросла обычное восхищение младшего к своему начальнику. Тут сказывалась сила в Китченере, его массивность, которая, похоже, глубоко компенсировала что-то такое, чего недоставало в личной жизни Гамильтона. Он был достаточно умен, чтобы замечать слабости Китченера, и в своих дневниках изредка позволяет себе мучиться по этому поводу, как переживает женщина за своего мужа. Но стоило Китченеру заговорить громче, и Гамильтон тут же таял. Старик Китченер в любом случае был больше их всех. Надо было защищать его от дураков и критиков. Ни на один миг Гамильтон не оспаривал авторитет шефа. Всегда перед тем, как принять важное решение, он задумывался и спрашивал себя: «А что бы сделал Китченер?» И Китченер продвигал своего сторонника, доверяя ему, и вот сейчас отправил его в Константинополь.

Военный корреспондент Генри Невинсон сделал интересное замечание по поводу характера Гамильтона: «От перемешанной Шотландии и ирландских предков он унаследовал так называемые кельтские качества, которые истинные англичане рассматривают как с восхищением, так и с неприязнью. Его кровь одарила его столь заметным физическим мужеством, что после боев у Цезарь-Кемп и Дайамонд-Хилл автор этих строк, знавший его по тем местам, считает его образчиком редкого типа, который не только успешно скрывает страх, но и чувствует его. Несомненно, в нем был глубокий оттенок кельтского шарма — этого обаяния ума и безупречного поведения, которые вызывают подозрения у людей, не наделенных этими качествами».

После войны Гамильтона критиковали за то, что он находился под полным влиянием Китченера, за то, что оказался слабым командиром, комментатором сражений, а не действующим лицом. Но достаточно вспомнить, что его уважали и любили Уинстон Черчилль и многие другие влиятельные люди в Лондоне. В Галлиполи ни один из его коллег не высказывался против него — ни Кейс, ни любой из адмиралов, ни один из французов. Единственный, кто нападал на него, — один командир корпуса, которого Гамильтон отстранил от должности. При командовании Гамильтона не возникло ни единого спора между армией и флотом, а все союзные части служили ему с полной лояльностью.

Это само по себе было достижением, потому что группировка, формировавшаяся сейчас в Египте, на деле была сплошной мозаикой. Тут были французы, великолепно смотревшиеся на парадах, когда офицеры в черном и золоте, а солдаты в голубых бриджах и красных куртках. Были зуавы и Иностранный легион из Африки, сикхи и гурки из Индии, рабочие батальоны из ливанских евреев и греков. Были матросы британского и французского флотов, а также шотландские, английские и ирландские войска. И наконец, новозеландцы и австралийцы.

Последние были пока вещью в себе. Все они были добровольцами, им платили больше, чем каким-либо другим солдатам, и они проявляли дух, который не был похож ни на что, что можно было бы увидеть ранее на полях сражений в Европе. Странные изменения произошли в этой перенесенной британской крови. Едва ли сто лет прошло с тех пор, как их предки уплыли из пораженных депрессией районов Соединенного Королевства на другую сторону земного шара. Многие из них были смуглыми, невысокими и оголодавшими людьми. Сейчас их сыновья, которые вернулись, чтобы сражаться в первой для своей страны зарубежной войне, были ростом под сто восемьдесят сантиметров, лица их были худощавыми и жесткими, конечности — невероятно гибкими и сильными. В их голосах звучал грубый жаргон кокни, созданный ими самими, а их владение более простыми ругательствами и богохульством было просто ужасным даже с точки зрения самых либеральных армейских стандартов. Такие военные ритуалы, как приветствие, с большим трудом доходили до этих солдат, особенно в присутствии британских офицеров, которых они считали дегенератами, а их собственные офицеры временами, похоже, теряли над ними контроль. Каждый вечер тысячи австралийцев и новозеландцев отправлялись из своего лагеря возле пирамид в Каир, чтобы оттянуться несколько часов на менее респектабельных улицах, устроившись на крышах трамваев, погоняя свои нанятые такси и ослов вдоль дороги, — и город слегка вздрагивал.

Этот дух независимости в определенном смысле был неплох, но для Бёдвуда, британского офицера, который был поставлен командовать АНЗАК [8], тут была проблема, которую не так легко решить. Почти все солдаты были гражданскими людьми, и кто знает, как они себя поведут, когда в первый раз попадут под вражеский обстрел? Начался период интенсивной тренировки, но времени в распоряжении командования было не так много.

Времени оставалось мало для всяких дел, которыми Гамильтон должен был заниматься, если собирался выполнить свое обещание провести атаку в середине апреля. Он добрался до Александрии лишь в полдень 26 марта, а это значило, что у него в запасе едва лишь три недели. А генералу предстояло ни много ни мало начать самую крупную в истории войн десантную операцию. Ни один пример из прошлого не шел в сравнение: в 1588 году испанской армаде не удалось высадить своих солдат на побережье Англии. Ни Наполеону в Египте в 1799 году, ни британцам и французам в Крыму в 1854-м не противостояли такие укрепленные позиции, которые в данный момент Лиман фон Сандерс воздвигает в Галлиполи. По сути, единственная операция, сравнимая с этой, будет проведена через тридцать лет на песчаных отмелях Нормандии во Вторую мировую войну, а планирование нормандского десанта заняло не три недели, а почти два года.

Гамильтон стал искать в памяти аналогии классических времен. «Высадка армии в расположении театра военных действий, который я описывал, — докладывает он в одной из своих депеш, — театра, повсеместно укрепленного гарнизонами и готового к этой попытке, — сопряжена с трудностями, не имеющими прецедентов в военной истории, кроме, может быть, ужасных легенд о Ксерксе».

В распоряжении генерала было 75 000 солдат: 30 000 австралийцев и новозеландцев, разбитых на две дивизии, 29-я британская дивизия из 17 000 человек, одна французская в составе 16 000 солдат и офицеров и одна королевская морская дивизия из 10 000 человек. Все эти силы вместе с 1600 лошадями, ослами и мулами и 300 автомашинами надо было собрать на борту кораблей, чтобы потом под огнем турецких орудий высадить на вражеском берегу.

Даже несколько удивительно, что эта экспедиция вообще вышла в море. К 26 марта административный персонал Гамильтона все еще не прибыл из Англии (люди добрались до Александрии лишь 11 апреля), многие из солдат все еще находились в плавании, не существовало никаких точных карт местности, не было надежной информации о противнике, не составлены планы и еще не было решено, в каком месте высаживать армию.