Потомок Микеланджело - Левандовский Анатолий Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
А против?
Против проголосовали какие-то жалкие две с половиной тысячи чудаков. Можно ли принимать их в расчет?
Оратор Сената заключил свою выспреннюю речь словами:
— Наконец-то корабль Республики прибыл в надежную гавань…
«Корабль Республики»? Они все еще судорожно цеплялись за устоявшиеся формулировки. И Наполеон, верный своей тактике, не спешил их разочаровывать.
Сочетая несочетаемое, официальная печать, надписи на монетах и медалях, деловые бумаги еще некоторое время будут оперировать гибридной формулой: «Император Французской Республики». Слово «Республика» будет вытравляться постепенно и окончательно исчезнет два года спустя.
6
Папа прибыл в Фонтенбло только 25 ноября.
Чтобы наказать его за строптивость, Наполеон при встрече даже не вышел из экипажа.
Через три дня Пия VII доставили в Париж.
Между тем в Париже полным ходом шли приготовления. Прежде всего нужно было завершить формирование двора на манер старого режима. Не имея надежды на прямых наследников от Жозефины, Наполеон решил делать ставку на племянников, сыновей своих братьев. Устранив Люсьена и Жерома, матримониальными связями которых был крайне недоволен, он наделил двух других братьев самыми высокими придворными должностями: Жозеф стал Великим Электором, Луи — Великим Коннетаблем, оба с титулами принцев крови. Второй и Третий Консулы, Камбасерес и Лебрен, сделались Великим Канцлером и Великим Казначеем. Коленкур назначался Обер-Шталмейстером, Дюрок — главным Маршалом двора, Бертье — Великим Егермейстером, Талейран — Великим Шамбелланом. Восемнадцать генералов, заслуживших наибольшее благоволение Наполеона, превратились в маршалов Франции. Потомственный аристократ, граф Луи-Филипп де Сегюр, получил сан Великого Церемониймейстера.
Именно Сегюр, имея под рукой художника Изабо и архитекторов Перена и Фонтена, руководил оформлением и подготовкой торжества.
7
Древний собор был преобразован.
Его фасад превратился в Триумфальную арку, увенчанную орлом — символом новой династии — и усыпанную геральдическими пчелами (вместо лилий Бурбонов). Арка поддерживалась четырьмя массивными колоннами, две из которых несли изображения Хлодвига и Карла Великого (предшественников Наполеона!), а на двух других можно было увидеть эмблемы тридцати шести городов Франции.
Внутри Нотр-Дам, против алтаря, был поставлен трон. На двадцати четырех ступеньках, ведущих к трону, Сегюр запланировал размещение в порядке иерархии министров, генералов, государственных советников. В нефе должны были находиться сенаторы, члены Законодательного корпуса, представители городов; на хорах — кардиналы, архиепископы и епископы; на трибунах — представители дипломатического корпуса, богатейшие промышленники и банкиры, ученые, делегаты Генерального штаба и префектур. Там же выделялось особое место для Давида, которому предстояло увековечить церемонию на своем холсте.
Перед хранителем музея Памятников была поставлена задача: разыскать атрибуты, связанные с коронацией прежних французских королей. Задача оказалась почти неразрешимой — революция уничтожила или разбросала по разным местам весь этот высокий реквизит. Многое пришлось подправлять, многое — делать заново. Заново была отлита императорская корона и другая — поменьше — для императрицы. Голубой цвет Бурбонов повсюду заменялся алым, пчелы победно вытеснили со всех жезлов и драпировок прежние золотые лилии.
Пий VII, положение которого в Париже было довольно двусмысленным, оказался вынужденным пойти на ряд уступок. Во время всей церемонии церкви предстояло занять второе место после светской власти. Вместо старой клятвы «охранять привилегии церкви» нынешний властитель произносил обещание «жить в согласии с церковью»; упрощалось миропомазание; наконец, в последний момент, Наполеон решил, что возлагать корону на его чело будет не первосвященник, а он сам — он сам наделял себя высшей властью!..
8
Коронация происходила 2 декабря и продолжалась вместе с гражданской присягой более трех часов.
Многочисленные зрители и участники «действа» притомились и одурели от запаха ладана. Все с нетерпением ожидали конца.
Разумеется, все, кроме него, упоенного созерцанием собственного великолепия и величия, — здесь ведь он мог дать полный простор своему актерскому мастерству.
Всеми был зафиксирован момент, когда он, прижав левой рукой к груди золоченый меч, правой — быстрым движением — выхватил императорскую корону из рук папы и поднял ее над своей головой жестом всесильного самодержца… Мало кто знал, что так и было предусмотрено по регламенту, отрепетированному в Тюильри.
Получалось, будто император с и л о й вырывает корону из рук первосвященника. Впечатление усугублялось тем, что Пий VII, хотя и был подготовлен, не мог скрыть кислой мины и состояния растерянности при этом «экспромте»…
После коронации, на которой ему довелось сыграть роль статиста, папа немедленно удалился. А император с воодушевлением прочитал текст присяги. Он торжественно клялся охранять целостность Республика, свободу вероисповеданий, гражданскую и политическую свободу подданных, неприкосновенность частной собственности…
…Он был упоен, упоен настолько, что не мог скрыть этого. Обращаясь к Жозефу, он сказал достаточно громко, чтобы стоявшие поблизости могли услышать:
— О, если бы наш отец мог видеть все это…
Жозеф растерянно заморгал и оглянулся на пустую ложу, предназначенную для мадам Летиции. Да, конечно, отец их видеть не мог, но мать… Мать могла, однако не пожелала: недовольная Наполеоном и всей этой затеей, она нарочно ко дню коронации отправилась в одно из своих путешествий… Это, впрочем, мало обеспокоило ее великого сына; впоследствии он попросту прикажет Давиду «пририсовать» ее к изображению коронации…
…При выходе из собора, заметив насмешливое выражение лица Ожеро, он не смог удержаться от вопроса:
— Ну, мой маленький Ожеро, как понравилась тебе церемония?
И знал, что не надо спрашивать, а спросил…
— Церемония мне очень понравилась, — ответил Ожеро. И, чуть помедлив, добавил: — Жаль только, что на ней не присутствовали сто тысяч убитых ради того, чтобы подобных церемоний не было!..
Наполеон на миг опешил. Уж не ослышался ли он? Нет, не ослышался. Отвернувшись от Ожеро, он быстро прошел мимо, будто ни о чем не спрашивал. Но восторженное состояние покинуло его. «Наглец, — думал император, — паскуда, собачье дерьмо… Как язык повернулся… И подобную сволочь я должен терпеть… Терпеть и награждать… Всех этих Ожеро, Бернадоттов, Массена, Моро… — И тут же с удовлетворением вспомнил: — Моро… Нет больше Моро. Слава богу, с этим негодяем я разделался. Окончательно и навсегда…»
9
В военных кругах генерала Моро считали одним из наиболее талантливых полководцев эпохи. Превосходный организатор, один из создателей знаменитой Рейнской армии, опытный стратег и тактик, командир, боготворимый солдатами, Моро не знал поражений. Его лишь однажды поколотил Суворов, но быть побитым Суворовым было скорее честью, чем позором. Зато победой при Гогенлиндене, открывшей французам дорогу на Вену, Моро покрыл себя неувядаемой славой; и если ему не пришлось взять столицу Австрийской империи, то в этом была не его вина — ревнивый к чужим успехам, диктатор попросту запретил дальнейшее продвижение армии соперника. Но это не уменьшило военной славы Моро: победителя при Гогенлиндене ставили на одну доску с победителем при Маренго, напоминая, однако, что в первом случае победа п о л н о с т ь ю принадлежала полководцу, а во втором Бонапарту пришлось делить ее с юным Дезе, заплатившим за это жизнью.
Моро привлекал к себе людей доброжелательностью, сдержанностью, полным отсутствием бахвальства и показного величия; его внешняя скромность вошла в поговорку. Его любили женщины. И первая красавица Парижа, мадам Рекамье, за которой тщетно увивался Люсьен Бонапарт и к которой проявлял явные знаки внимания сам диктатор, оказала предпочтение Моро. Подобного, равно как и военной славы, Наполеон простить не мог. Впрочем, справедливость требует заметить, что, прежде чем окончательно поставить крест на сопернике, он неоднократно пытался его приручить.
