Среди свидетелей прошлого - Прокофьев Вадим Александрович (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
В большинстве случаев дело обстояло именно так.
Радищев написал свое знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву», оду «Вольность», призывая к уничтожению «чудища обло»: крепостничество и самодержавие; декабристы попросту открыто с оружием в руках выступили в 1825 году; петрашевцы оставили «обличающие» их документы.
Здесь противозаконность налицо. И фальшивки составлять не требуется.
Но ведь были и «бесследные» революционеры, они открыто не вступали в бой, все делали «законно», а результат их деятельности огромный.
Не много знает таких деятелей история русского революционного движения, но они были. Были великолепные конспираторы. Об их борьбе догадывались, внутренне даже были уверены, а вот «схватить за руку», поймать «с поличным» всей разветвленной сети царских шпионов, жандармов, провокаторов не удавалось.
Чтобы «обезвредить» таких революционеров, «законно» их арестовать, «законно» осудить и «законно» упрятать на каторгу, послать на казнь, нужны были улики «противозаконной деятельности». И эти «улики» фабриковались.
Подлог подлогу рознь. Вспомним Антона Ивановича Бардина. Он не преследовал каких-либо политических или даже научных целей и совершал подлоги с чисто купеческим расчетом на поживу.
Для «обличения» же «подрывной, антиправительственной деятельности» революционера мало было подделать его почерк. Почерк надлежало подделать в документе, который действительно свидетельствовал бы об этой деятельности. Такая подделка требовала очень ловкой, тонкой подтасовки фактов, обязательного совпадения ситуаций, да и многих иных «совпадений».
Конечно, с людьми, имена которых были малоизвестны «обществу», царские инквизиторы не особенно церемонились. Исчез человек — кто о нем вспомнит! Ну, а если исчезнет, к примеру, Чернышевский, известнейший писатель, яркий журналист, ученый, издатель? А почему именно Чернышевский должен был исчезнуть?
А только потому, что Третье отделение, полиция, сам царь Александр II, все реакционное русское дворянство ни на минуту не сомневались: Николай Гаврилович — вождь русских революционеров-демократов. Все многочисленные прокламации, студенческие волнения, выступление в Польше так или иначе связаны с издателем журнала «Современник» и направляются им. Но его «исчезновение» — скандал. Его арест не может пройти незамеченным. Вот если бы он прятался, ушел в подполье…
А между тем…
Дом Есауловой на Большой Московской улице в Петербурге. Обширный первый этаж занимает квартира отставного титулярного советника Николая Гавриловича Чернышевского.
Настоящая петербургская, барская квартира с залом. Запутанный лабиринт коридоров, уединенный кабинет хозяина, великолепные апартаменты хозяйки. Свой выезд. Свой повар. Дача в Павловске, дом в Саратове и даже этак с 30 десятин земли в Аткарском уезде Саратовской губернии.
В доме всегда толпятся гости. По субботам — журфиксы, «где собиралось самое разнообразное и блестящее интеллигентное общество. Тут были литераторы — молодые и старые, патентованные ученые-академики и простые ученые, профессора университета и Военной академии и других высших учреждений, офицеры, врачи и другие люди всевозможных настроений и направлений», — вспоминает друг и коллега Чернышевского по журналу М. А. Антонович.
Знакомых множество! Но читателей во много раз больше. Почти в каждой книге «Современника» статьи Чернышевского. Литературное обозрение или углубленный научный анализ экономических трактатов, публицистика на злобу дня. Статьи вполне легальные, допущенные цензурой, — иначе бы им и не появиться.
И в то же время…
Почтальон приносит анонимное письмо:
«Г-н Чернышевский! О пропаганде Вы знаете; Вы ей сочувствуете… Неужели Ваша приветливая улыбка украсит Вашу медузину голову? Неужели мы не видим Вас с ножом в руках, в крови по локоть? Неужели мы можем сочувствовать заклятым социалистам?.. Мы с Вами поступать будем покруче, чем поступают с Вами в столице. Нас много, теперь мы настороже и, поверьте, не станем с Вами нежничать… Мы не желаем видеть на престоле какого-нибудь Антона Петрова (руководитель крестьянского бунта в с. Бездна. — Ред.), и если действительно произойдет кровавое волнение, то мы найдем Вас, Искандера или кого-нибудь из Вашего семейства, и, вероятно, Вы еще не успеете запастись телохранителями».
Может быть, автор анонимки имеет в руках какие-нибудь подтверждения пропагандистской, революционной работы Чернышевского? Нет. Но он не сомневается, он убежден: от Чернышевского для помещиков, для дворян все беды.
Анонимка Чернышевскому — угроза. Письмо управляющему Третьим отделением Потапову — прямое науськивание, побуждение к действию.
«Что Вы делаете, пожалейте Россию, пожалейте царя!.. Неужели не найдете средств спасти нас от такого зловредного человека?.. Ему нет места в России — везде он опасен — разве в Березове или Гижинске… Избавьте нас от Чернышевского — ради общего спокойствия».
Легко сказать — «избавьте»! Нужны улики! А для того слежка. Неутомимые филеры строчат донесения.
«За Чернышевским учрежден самый бдительный надзор, для облегчения которого признано необходимым подкупить тамошнего швейцара…» Чернышевский «уходил со двора в 9 1/2 ч. и вернулся домой в 2 1/2 ч. Приезжий из Москвы вовсе не отлучался из квартиры Чернышевского, а занимался у него в кабинете до 3 ч. ночи. Вечером в числе посетителей у Чернышевского были артиллерийский офицер и студент…»
На следующий день новые сведения, новые часы ухода, прихода, новые имена посетителей. Агенты дежурят у дома. Агенты забрались в дом. Третье отделение ищет улики.
…Люди встречают Чернышевского на улице, в редакциях, у знакомых — и поражаются. Он еще на свободе? Странно! Столько было слухов, что Николай Гаврилович арестован! Сам Чернышевский тоже каждый день слышит о своем аресте. Но он продолжает писать, помогает начинающим литераторам, шутит с друзьями, в журнальной полемике расправляется с ретроградами и живет все в том же доме, все так же широко и открыто.
Жандармы теряются в догадках. Им кажется, что «ниспровергатель основ» должен таиться или, заметив за собой слежку, бежать за границу. А этот еще является в Третье отделение к самому Потапову и выговаривает ему за то, что какой-то гвардейский офицер, видите ли, надерзил Ольге Сократовне. Непостижимо!
Кто-то написал воззвания, обращенные к барским крестьянам, к солдатам, — прямой призыв готовиться к бунту. Кто? Наверное, не обошлось тут без Чернышевского. Он, он… А поди докажи!. Следов нет. Ищейки беспомощно тычутся носами. Схватить, арестовать! Но с чем начинать процесс? Ведь за ним будут следить тысячи людей в России и за границей. И «крамольную» деятельность Чернышевского, его авторство придется доказывать, аргументировать, документировать — иначе скандал! Нужны улики. Улики во что бы то ни стало!
А он словно родился конспиратором: нигде никаких следов. Скрепя сердце жандармы признают в деловой записке: «Юридических фактов к обвинению Чернышевского в составлении возмутительных воззваний и в возбуждении враждебных чувств к правительству в III отделении не имеется».
НЕВРУЧЕННОЕ ПИСЬМО
27 июня 1862 года из Лондона в Петербург выехал скромный торговый служащий Павел Ветошников. Не раз совершал он это путешествие, и всегда с удовольствием. А тут тревога не покидала его. В чемодане его лежала пачка писем, которые нельзя было доверить почте. Их написали своим русским друзьям и единомышленникам Герцен, Огарев, Бакунин. Попадись с такими письмами — несдобровать! Но кому придет в голову искать «крамолу» в чемодане служащего торговой фирмы?..
Ветошников был арестован, едва переехал границу государства Российского. Он не знал, как не знали и Герцен и Огарев, что их «гость» в Лондоне, некий Перетц — агент Третьего отделения. Зато Перетц знал о письмах, которые повез Ветошников.
Жандармы ликовали. Улики! Долгожданные улики! Вот письмо Герцена к Николаю Серно-Соловьевичу. Одного этого письмеца достаточно, чтобы арестовать друга Чернышевского, сотрудника «Современника». Ба! Но в письме Герцен пишет: «Мы готовы издавать „Совр.“ здесь с Черныш, или в Женеве. Печатать предложение об этом. Как вы думаете?»
