Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
— Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги сейчас нет здесь; она осталась в Гатчине» [2407].
Матвеев, все время встречи слушавший за дверью, записал в дневник едва ли не противоположную версию. Михаил Александрович, «выслушав речи съехавшихся к нему лиц, объявил, что удаляется в соседнюю комнату для размышления. Член Думы Керенский заявил, что он верит, что такой вопрос, предложенный на решение вел. кн., М.А. решит со своей совестью, без участия посторонних лиц, разве лишь по совещании с супругой. Вел. кн. объявил, что супруги его в Петрограде нет и что он желает вынести ответственное решение по обсуждении вопроса с М. В. Родзянко и кн. Львовым» [2408].
У Керенского еще одна версия: «Великий князь сказал, что он предпочел бы побеседовать в частном порядке с двумя из присутствующих. Председатель Думы, в растерянности бросив взгляд в мою сторону, ответил, что это невозможно, поскольку мы решили участвовать во встрече как единое целое. Мне подумалось, что коль скоро брат царя готов принять столь важное решение, мы не можем отказать ему в его просьбе. Что я и сказал… Снова воцарилась тишина. От того, кого выберет для разговора великий князь, зависело, каким будет его решение. Он попросил пройти с ним в соседнюю комнату Львова и Родзянко» [2409]. У Керенского отлегло на душе.
О чем говорил великий князь с руководителями новой власти? Родзянко утверждал: «Великий князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо, повторяю, твердой вооруженной силы не имел за собой. Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него» [2410]. Имеется еще свидетельство секретаря великого князя Джонсона, который вечером того же дня поделился с графиней Воронцовой-Дашковой: «Михаил Александрович, все еще колебавшийся, спросил с глазу на глаз председателя Государственной думы М. В. Родзянко: может ли он надеяться на петербургский гарнизон, поддержит ли он вступающего на престол императора? Родзянко ответил отрицательно и добавил, что если великий князь не отречется от престола, то, по его мнению, начнется немедленная резня офицеров петербургского гарнизона и всех членов императорской фамилии» [2411].
Михаил попросил оставить его одного…
О чем в тот момент думал последний российский император? Почему он решит отречься?
По-моему, нет особых оснований верить Родзянко, который фактически утверждал, что Михаил просто испугался за свою жизнь. В отличие от всех остальных собравшихся на квартире Путятиной, великий князь был боевым генералом и не раз смотрел в лицо смерти. Командир Дикой дивизией и второго Кавказского корпуса, он во время войны награждался за личное мужество. Как замечал его боевой товарищ капитан Борис Никитин (тот, что возглавит военную контрразведку при Временном правительстве), «для тех, кто провел с ним войну, нет места объяснениям, что его остановили шальные пули Петрограда. Великий князь привык совсем не к такому огню. Он никогда не останавливался перед опасностью» [2412]. Остальные участники заседания испытывали, похоже, в тот момент куда больший страх, чем Михаил.
Со слов Караулова известно: «Волнение всех было большое. Один из членов совещания все пил холодную воду, другой нервно обтирал пот со лба… Во время совещания все время посматривали в окно, не идет ли толпа, ибо боялись, что их могут всех прикончить, хотя поездка к Мише держалась в тайне» [2413].
Вовсе не трусость, а другие качества Михаила, если на минуты абстрагироваться от конкретных обстоятельств, сыграли роль в его решении. У него, очевидно, отсутствовал инстинкт властвования. Он не понимал и никогда не хотел понимать, как править, а тем более, как удерживать власть в сложной ситуации. «Я знал хорошо скромную, непритязательную, совершенно нечестолюбивую натуру великого князя, при котором долго был адъютантом и с которым меня связывали когда-то самые искренние, дружеские чувства, — свидетельствовал полковник Мордвинов. — Меньше всего он желал вступления на престол и, еще будучи наследником, тяготился своим «особенным положением» и не скрывал своей радости, когда с рождением у Государя сына он становился «менее заметным». Вспоминаю один из разговоров моих с ним тогда на эту тему:
— Ах, Анатолий Александрович, — с волнующей искренностью говорил он, — если бы вы знали, как я рад, что больше не наследник. Я сознаю, что к этому совершенно не гожусь и был совершенно не подготовлен. Я этого никогда не любил и никогда не желал» [2414]… Есть свидетельство о душевных переживаниях Михаила, якобы разворачивавшихся в тот день на глазах известного нам Николая Иванова: «Он говорил, что никогда не хотел престола, и не готовился, не готов к нему…
— Боже мой, какая тяжесть — трон! Бедный брат» [2415].
Итак, Михаил Александрович вовсе не был тем человеком, который стремился к власти и готов был удерживать ее любой ценой — зубами, железом и кровью. Не был Михаил и теоретиком, кого могли всерьез убедить глубоко научные доводы Милюкова об органичной природе монархии в России. Все было неожиданно, идея принятия короны до утра того дня могла даже не приходить ему в голову. Советоваться было не с кем. Жены, чья властная натура могла бы изменить его мнение, не было.
Груз ответственности оказался для Михаила непомерным. Полагаю, он был крайне удивлен и раздосадован поступком Николая, поступком, который противоречил Закону. Представители новой власти сделали все, чтобы максимально изолировать великого князя. Связи со старшим братом не было.
Нельзя не отметить и такую черту Михаила, как известное нам сочувствие к прогрессивной общественности, которое проявилось и в тот момент. Как утверждал Иванов, великий князь повторял: «У них пойдет, пожалуй, лучше без меня… Как вам нравится князь Львов? Умница, не правда ли? А Керенский — у него характер… Он, пожалуй, скрутит массу» [2416]. Очевидно, что в глазах Михаила члены Временного правительства вовсе не были врагами, хотя не думаю, что в тот момент эти люди могли произвести столь приятное впечатление, как описывает Иванов. Перепуганные, растерянные, перессорившиеся члены расколотого и беспомощного правительства не воспринимались как надежная опора в критической ситуации. Тем более что большинство из них прямо отказывали в поддержке.
Михаил не хотел опираться на штыки, тем более что их и не наблюдалось. «Он ходил взад-вперед, словно лев в клетке, — описывала раздумья мужа графиня Брасова. — Наконец, он подошел к окну, из которого была видна Английская набережная. Если бы он увидел там хоть одну дисциплинированную роту, он бы еще подумал, что делать. Но за окном кишели лишь бесконечные толпы с красными повязками» [2417]. Графиня Воронцова-Дашкова утверждает, что в ответ на ее мольбу принять престол для спасения страны Михаил Александрович ответил: «Нет, я думаю, графиня, если я так поступлю, польется кровь, и я ничего не удержу. Все говорят, если я не откажусь от трона, начнется резня и тогда все погибнет в анархии» [2418].
Полагаю, неплохо мотивы решения Михаила суммировал хорошо его знавший Никитин: «Смущенный незаконно доставшимся престолом, считая, что правительство, против него настроенное, не даст ему возможности работать, великий князь, никогда ничего не искавший для себя лично, отказался от короны, веря министрам, что в этом благо России. Великий князь был совершенно один; министры добивались немедленного решения» [2419]…
