Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
— Кто у аппарата? — спросил я.
Это был адъютант Его Императорского Величества.
Представившись, я попросил адъютанта предупредить великого князя, что Временное правительство предполагает через несколько часов прибыть для переговоров с ним и просит до этого не принимать никакого решения. Адъютант обещал немедленно передать» [2376].
Керенский, как это часто с ним случается, не говорит главного и путает факты и лица. Главное заключалось в том, что он ничего не сказал Михаилу о происшедшем ночью, и тот еще какое-то время оставался в неведении, что стал царем. Ночью в доме № 12 на Миллионной спали, звонок Керенского разбудил великого князя. И визит членов Временного правительства министр юстиции обещал не через несколько часов, а через час, что привязывало Михаила Александровича к квартире. Во всем этом однозначно можно убедиться из подробных записей Матвеева и дневника самого великого князя.
«Утром 3 марта (пятница) в 5 час. 55 мин. утра я услыхал телефонный звонок и затем увидал стоящих у телефона: сперва Н. Н. Джонсона, а затем вел. кн. Михаила Александровича; оказалось, что звонил министр юстиции Керенский и спрашивал разрешение приехать составу Временного правительства и думскому комитету, — зафиксировал Матвеев. — Вел. кн. изъявил согласие и стал приготовляться к приему. Михаил Александрович предполагал, в соответствии с письмом председателя Государственной думы, что состав Временного правительства и думский комитет едут доложить ему о регентстве, а потом и обдумывал соответствующий ответ, выражающий согласие» [2377]. А Михаил в тот решающий для него, династии и России день оставил исключительно короткую запись: «В 6 ч. утра мы были разбужены телефонным звонком. Новый мин. юстиции Керенский мне передал, что Совет министров в полном составе приедет ко мне через час. На самом деле, они приехали только в 9 1/2 ч.» [2378].
В зале заседаний думского руководства наступило затишье. Именно к этому моменту — после отбытия Родзянко и Львова — Милюков относит запомнившийся ему эпизод. «Мы сидели втроем в уголке комнаты: я, Керенский и Некрасов. Некрасов протянул мне смятую бумажку с несколькими строками карандашом, на которой я прочел предложение о введении республики. Керенский судорожно ухватился за кисть моей руки и напряженно ждал моего ответа. Я раздраженно отбросил бумажку с какой-то резкой фразой по адресу Некрасова. Керенский грубо оттолкнул мою руку… Начался нервный обмен мыслей. Я сказал им, что буду утром защищать вступление великого князя на престол. Они заявили, что будут настаивать на отказе. Выяснив, что никто из нас не будет молчать, мы согласились, что будет высказано при свидании только два мнения: Керенского и мое — и затем мы предоставим выбор великому князю» [2379].
Длительная задержка с поездкой к Михаилу была вызвана лишь одним обстоятельством. Как свидетельствовал Караулов, «Родзянко и князь Львов задержались на прямом проводе в разговорах с Алексеевым» [2380]. Им потребовалось куда больше времени, чем они ожидали, чтобы объясниться с возмущенной военной верхушкой.
Хронология утренней переписки думцев с военными слегка запутанна. Судя по публикации в «Красном архиве», сперва — в 6.46 — состоялся обмен телеграммами с Алексеевым, а затем — в 8.45 — с Рузским. В эмигрантских источниках, в воспоминаниях самого Рузского, а также генерала Лукомского Родзянко и Львов общались с командующим Северного фронта раньше — с 5 до 6 утра. Кстати, и в предыдущие дни Родзянко связывался, в первую очередь, с Рузским, который в любом случае сразу же передавал содержание разговора в Ставку. Да и логика переписки говорит о том, что первым адресатом был Рузский.
Итак, в районе пяти утра из аппарата Хьюза в штабе генерала Рузского в Пскове поползла лента:
«— Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство, чрезвычайно важно, чтобы Манифест об отречении и передаче власти великому князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу Вам об этом. Дело в том, что с великим трудом удалось удержать в более или менее приличных рамках революционное движение, но положение еще не пришло в себя, и весьма возможна гражданская война. С регентством великого князя и воцарением наследника-цесаревича помирились бы, может быть, но воцарение его как императора абсолютно неприемлемо».
Рузский был шокирован и не удержался от ироничного сожаления по поводу того, что «депутаты, присланные вчера, не были в достаточной степени освоены с ролью и вообще с тем, для чего приехали».
Родзянко бросился на защиту своих коллег:
«— Опять дело в том, что депутатов винить нельзя. Вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобного я не видел и которые (так в подлиннике — В. Н.), конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики, которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь заявить… И началось во многих частях избиение офицеров, к этому присоединились рабочие, и анархия дошла до своего апогея. В результате переговоров с депутатами от рабочих (?! — В. Н.) удалось прийти к ночи сегодня к некоторому соглашению, которое заключалось в том, чтобы было созвано через некоторое время Учред. собрание для того, чтобы народ мог высказать свой взгляд на форму правления, и только тогда Петроград вздохнул свободно, и ночь прошла сравнительно спокойно. Войска мало-помалу в течение ночи приводятся в порядок, но провозглашение императором вел. кн. Мих. Ал. подольет масла в огонь, и начнется беспощадное истребление всего, что можно истребить. Мы потеряем и упустим из рук всякую власть, и усмирять народное волнение будет некому; при предложенной форме возвращение династии не исключено, и желательно, чтобы примерно до окончания войны продолжал действовать Верховный Совет и ныне действующее с нами Временное правительство. Я вполне уверен, что при этих условиях возможно быстрое успокоение, и решительная победа будет обеспечена, так как, несомненно, произойдет подъем патриотического чувства». Смесь панического страха, фантазий и наивности.
Дальше разговор приобретает едва ли не анекдотическую форму (если бы все не было трагично):
«— Скажите, для верности, так ли Вас я понял? — уточнил обескураженный Рузский. — Значит, пока все остается по-старому, как бы Манифеста не было, а равно и о поручении кн. Львову сформировать министерство. Что касается назначения вел. кн. Н.Н. главнокомандующим… то об этом желал бы знать ваше мнение; об этих указах сообщено было вчера очень широко по просьбе депутатов, даже в Москву и, конечно, на Кавказ.
— Сегодня нами сформировано правительство с кн. Львовым во главе, — отвечал Родзянко. — Все остается в таком виде: Верховный Совет, ответственное министерство и действия законодательных палат до разрешения вопроса о конституции Учр. собранием. Против распространения указов о назначении Н.Н. верховным главнокомандующим не возражаем.
— Кто во главе Верховного Совета?
— Я ошибся: не Верховный Совет, а Временный комитет Гос. думы под моим председательством». Родзянко все еще полагал, что чем-то руководил.
Рузский решил, что продолжать переписку нет смысла:
«— Хорошо, до свидания». И добавил, что дальнейшие разговоры надо вести со Ставкой [2381]. Вильчковскому он поведает о своих ощущениях. «Все эти слова показались Рузскому просто нелепыми, как он это заметил налейте, перечитывая ее. «Если Бог захочет наказать, то, прежде всего, разум отнимет», — прибавил еще Рузский. Во время разговора он испытывал то же чувство и нашел, что люди, взявшиеся возглавить революцию, были даже не осведомлены о настроении населения. (Это видно из его пометки на ленте: «Когда Петроград был в моем ведении, я знал настроение народа»…) Отречение, которое должно было спасти порядок в России, оказалось недостаточным для людей, вообразивших себя способными управлять Россией, справиться с ими же вызванной революцией и вести победоносную войну. Безвластие теперь действительно наступило. Это была уже не анархия, что проявилось в уличной толпе, это была анархия в точном значении слова — власти вовсе не было» [2382]. До Рузского наконец-то дошел ужас от содеянного. Схожие чувства испытал в те минуты и Алексеев, следивший за разговором в Могилеве.
