Рассвет над Киевом - Ворожейкин Арсений Васильевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Мне сейчас тоже никто не помешает расправиться с третьей стаей «юнкерсов». А она, пока оглядывался, оказалась прямо над моей головой, и я, притормаживая истребитель, сбавил мощность мотора и упер нос «яка» прямо в правое крыло строя.
Момент — и в прицеле задний самолет. Его так удачно прошили снаряды и пули, что он сразу, пылая, закувыркался вниз.
Не теряя времени, бью по второму, третьему, четвертому. Вижу, как остальные рассыпаются в стороны. Вот только один почему-то замешкался. Небольшой доворот — и «юнкерс», пытаясь выскользнуть из прицела, несется вниз. Но разве может уйти от истребителя такая неуклюжая махина? Оружие бьет безотказно. Сейчас полосну!..
Чувствую, что меня охватил азарт боя. Опасно: можно зарваться. Сдерживаю себя от новой атаки и, защищаясь от возможного нападения, швыряю «як» вверх.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а все «юнкерсы», снижаясь, поодиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», попытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному цвету с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. А где же «фоккеры» и «яки»? Их в воздухе не видно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Но я пока не знаю, какой ценой. Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и в одиночку. Фактически каждый действовал самостоятельно, вдали друг от друга — все далеко разбрелись в небе, потому никого и не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.
Передаю, чтобы все шли на переправу. В небе по-прежнему никого. Но нет, один «як» мчится ко мне. Я тоже устремляюсь ему навстречу. Настроение сразу поднялось. Взволнованные боем, мы никак не можем сблизиться, чтобы узнать друг друга по номерам машин. А что у нас есть радио, оба забыли. Наконец я увидел номер, но зачем-то спрашиваю:
— Миша, ты?
— Я, Васильич, я! — бодро отвечает Сачков.
Но что такое? Сзади Миши «фоккер». А радость все еще прочно баюкает меня в своих объятиях. Инстинкт спит, и я не успеваю послать самолет на выручку товарища. Странная оторопь сковывает меня. Секунда промедления, замешательства.
«Скорей!» — командую себе. И только тут, словно проснувшись от спячки, я бросаюсь на противника. В этот миг передо мной сверкнул огонь. Всеми клетками тела почувствовал, как по мне резанула меткая очередь вражеского истребителя. От дробных ударов самолет как бы охнул и судорожно затрясся. Обожгло глаза. Я ослеплен и ничего не вижу. Но натренированные руки резко крутят машину, предохраняя от новых вражеских атак.
Ни испуга, ни страха я сначала не испытывал. Досада рвала душу. Только какая-то секунда ликования, и на тебе!
Что с глазами? Ослеп? Сейчас это — смерть. Нельзя сдаваться! Пока действуют руки и ноги, нужно бороться. И я левой рукой, рукой не управляющей самолетом, срываю очки и бросаю их за борт (для лучшего обзора я летал с открытым фонарем). Протираю глаза…
Появился свет! Я вижу землю, солнце. Самолет послушен рулям. Только мотор болезненно хрипит. В небе никого. Однако оно все равно кажется враждебным.
Домой! А переправа?
Земля разрешила идти на аэродром. На пути я встретил группу «лавочкиных». Она на большой высоте летела в наш район прикрытия. Эх, если бы пораньше!
У машины не вышла правая нога шасси. Сажусь на одно колесо. Неприятно.
Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге.
Ко мне бегут люди, на полной скорости мчится санитарная машина, но я не спешу вылезти из кабины. С грустью оглядываю иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие мысли.
За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. Я на них напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня при посадке атаковал истребитель противника. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы постоянно быть настороже. Воздушный бой ревнив, и чуть засмотришься в сторону — мстит.
Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в 1940-м, второй год воюю с фашистами. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было бы научиться предугадывать беду. И все же враг подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в человеке больше мирного, добродушного, чем воинственного.
Война противна природе человека. Человек устает от постоянного ожидания опасности. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания?
Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Такова действительность. Требовательность и еще раз требовательность. Тогда меньше будет крови. Об этом нужно поговорить с товарищами.
Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков:
— Ну как, цел?
— Цел. А ты?
— Только самолет здорово пострадал. — Быстрые глаза Миши шныряют по моей машине. — Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй — и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся.
— Прозевали.
— Да-а, — сокрушался Сачков. — И надо же…
Можно только удивляться тому, что произошло. Оба видели друг у друга сзади вражеские истребители и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать.
— А как с остальными? — спросил я.
— От Кустова уже пришла телеграмма. Плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам — ни царапины. Остальные все возвратились.
— Невредимы?
— Да, только в самолете Тимонова несколько пробоин. Но это ерунда: на час работы технику.
— Значит, бой провели неплохо.
— Безусловно, — подтвердил Сачков.
Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Смех — лучшая разрядка напряжения. Может быть, со стороны это выглядит странным, но для нас это физическая потребность.
Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с ним исследуем, как эти снаряды могли миновать меня. Они прошили кабину прямо там, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватывает меня.
