Господин Великий Новгород - Балашов Дмитрий Михайлович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
– Поди, охальник! Жонка заругает!
А то набросятся кучей: купать. Тогда давай бог ноги! Закупают отпустят чуть живого.
– Яровитый до баб, – поварчивают старики косцы. – Доколь в ларь не положат, все будет бегать! Детей цетверо никак и жонка рядом ништо его не берет!
Подслушал Олекса ненароком, усмехнулся: когда и подурить, как не на покосе. Ништо!
Домаша то сердится, то сама начнет играть, дурачиться, бегать с парнями, – поглядывает Олекса, вроде и ухом не ведет, а глазом-то косит, вздрагивает носом – тоже ревнует. Поделом ему!
Косит Олекса, разогнется, поглядит, как Домаша, замотав лицо платком, идет в ряду баб, почти неотличимая от прочих. И как-то по-новому, проще и ближе, становится она. Уже не Завидова дочь, а простая баба детная, своя… Эх, не будь воли боярской да недородов, так мужиком еще и проще жить! Все ясно, как этот день, и известно наперед. Разве ворог нагрянет ну дак лес рядом. Или пожар – дак опять же лес рядом. Топор в руки – и пошел! Была бы только сила в плечах…
На стану сядет покормить Домаша, улыбнется мужу.
– Устала?
– С отвычки немного… ничего!
– Хошь, купим землю, в житьи запишемсе?
Покачала Домаша головой.
– Ох, Олекса, был бы ты просто мужиком, а я бабой…
– Ну и кланялись бы мы кажному боярскому выжля! – неожиданно зло, вспомнив Ратибора, вскинулся Олекса, развалившийся было на траве, и поник, закусил травину, добавил глухо:
– Слишком много власти над мужиком… Воля дорога!
– Воля… Дак у тебя тоже нет воли. Копим и копим куны, а на что оно?
– Как на что? – вскинул голову Олекса. – Власть! По богатству и почет и уважение. Вона, смотри, Микита, – чем не парень? Еще и получше меня! А свистни я – собакой подползет. Потому – беден.
– И батя тоже… копит и копит!
– Ну, Завид, тот жить не умеет!
– Ты умеешь, за бабами только и бегаешь. Мужики смеютце, мне стыд…
Дети видят!
Отвернулась. Поскучнел Олекса. Права жонка! А бабы ядреные, шалые, как тут устоишь?.. Нет, полно! Да и в Новгород пора, нужно с Тимофеем поговорить. Он прижмурился, представив, как будет срамить его и что скажет ему старший брат. От Клуксовича все равно не набегаешься!
Решил, наутро оседлал коня, простился с Домашей. Та поглядела, поняла, не удерживала, только поцеловала взасос, долго-долго, пока дыхание не пресеклось. Переводя дух, глаза отвела:
– Любавой там не займуйся.
– У Станьки отбивать не буду.
И Радько одобрил:
– Поезжай, двоима тут делать нечего. Еще ден шесть, бог даст, дожди не падут – доуправимсе.
Прослышав, что едет Олекса, приковылял старик сосед, что косил рядом.
– Грамотку не свезешь ле?
– Давай.
Тот долго, морщась, выцарапывал послание. Отдал бересто, заковылял прочь. Радько повел глазом вслед старику:
– Беспокоитце все, как там без него невестка ся урядит! От Торговой его второй дом.
– А, знаю! – уже безразлично, думая о своем, отозвался Олекса. Сунул бересто в полотняный кошелек и поскакал.
Глава 14
Гудит колокол на Торгу, на вечевой площади. Князь Юрий волею великого князя Ярослава Ярославича объявляет поход на Литву.
Спрашивают ратманы Колывани:
– Правда ли?
С немецкого двора спешат тайные гонцы.
– Да, правда, на Литву. Так узнано со двора князя Юрия, свой человек в княжой дружине, приближенный самого Юрия, верно говорит.
– Да, новгородцы многие хотят к Раковору, но поход на Литву.
– Да, на Литву, – сообщают в Любек послы Ганзейского союза. – Уже обозы ушли вперед, по Шелони.
– На Литву, – подтверждают из Раковора.
– На Литву? – удивляется и не верит епископ Риги.
Великий магистр Ордена шлет гонцов в Медвежью Голову и к Раковору.
– На Литву!
Скачут гонцы, плывут морем, пробираются реками – в Ругодив, в Юрьев, Висби.
– На Литву! На Литву! На Литву!
В Новгород, в немецкий двор, прибывает тайно посланец самого великого магистра Отто фон Роденштейна с поручением узнать, что думает посадник Господина Новгорода Михаил с советом больших господ, «вятших мужей» новгородских.
– Поход решен на Литву, – отвечают ему. – Что думает посадник неизвестно.
Хмурая выходила по Прусской боярской улице, через Загородье и Людин конец, сливаясь за городом в одну бесконечную ленту, новгородская рать.
Тяжело решался этот путь и на военном совете. Полюд и иные виднейшие бояре решительно требовали идти к Полтеску, всадить на престол Товтивилова сына.
Сам воевода Елферий уже начинал колебаться.
Покойного Товтивила все знали хорошо: Юрьев брал с новгородцами, но сын, хоть и жил которое лето в Новом Городе, обивал боярские пороги, мечтая новгородскими мечами вернуть себе отцов стол, – сын уже не внушал доверия, и желание помочь ему гасло, не разгораясь, как сырые дрова в печи.
Большинство прочих хотело разделаться в первую голову с немцами, вновь захватившими реку Нарову, как в недобрый год накануне Чудской битвы.
Колыванцы и раковорцы заступили выходы к морю и уже держали Новгород за горло, своевольно облагая купцов вирами и сбивая цены на русские товары.
Не очистив Нарову, можно было лишиться всего. Похода на Раковор и Колывань требовали весь Неревский конец, Плотники, Славна. Похода требовал тысяцкий Кондрат и многие бояре. Сразу согласился с князем Юрием только Ратибор Клуксович, известный сторонник и наушник Ярослава.
Старик Лазарь, бессменный посол Великого Новгорода при всех важных переговорах с зарубежными землями и с низовскими князьями, на которого напирали с трех сторон, хранил молчание. Не сказал своего слова и посадник Михаил Федорович, всякий раз спокойно отводивший глаза, когда сторонники Раковорского похода кидали ему красноречивые взгляды, требуя поддержки.
Путь на Литву решился не потому, что перетянули сторонники Ярослава, а потому лишь, что он равно не устраивал ни тех, кто тянул на Полтеск, ни тех, кто звал на Раковор. Боярин Жирослав, задержавшись после совета, заступил широким телом дорогу посаднику Михаилу:
– Что ж ты? Али переметнулся к князю?
– А ты али к Полтеску захотел? – возразил Михаил Федорович, отодвигая его рукою. И, проходя, добавил вполголоса:
– Не спеши, пущай-ко Полюд с иными сперва передумают!
Пешая рать двигалась частью по берегу Шелони, частью в насадах, по реке. Конница шла иным путем. Ушедшие вперед обозы ждали рать выше по Шелони, у Дубровны, на устье Удухи. Оттуда, соединившись, войско должно было выступить к Порхову и дальше, к литовскому рубежу. Подходившие к Дубровне полки располагались станом.
Человек вдали от семьи, в броне и с боевым двоюострым топором плотнее стоит на земле, увереннее судит мирские дела, крепче чувствует дружеский локоть соседа. Посадник Михаил учел это гораздо лучше Юрия с Ратибором.
Пока подтягивались остатние рати, а скучающие воины передовых дружин слонялись по стану и без конца играли то в зернь, то в шахматы, от шатра к шатру, нарастая, полз глухой ропот. Спорили, уже не скрываясь, и вечером, в шатрах, и у котлов с варевом, и даже на утренних и дневных перекличках.
Князь Юрий, за два дня растерявший всякую уверенность в благополучном продолжении похода, уже заискивал перед воеводами, без конца торопил посадника Михаила, но тот кивал на тысяцкого Кондрата, а Кондрат разводил руками. Юрий кидался в шатры бояр, созывал десятских и сотских, посылал ежечасно в шатер Сбыславичей. Но воевода Елферий с братом Федором от утренней до вечерней зари охотились в окрестностях Дубровны, взапуски носились по осенним пожелтевшим полям, спуская соколов с кожаных перчаток на мечущихся по открытому пространству перепуганных лисиц и зайцев. Полюд, предлагавший ранее поход на Полтеск, молча, с издевкой смотрел в глаза князю, словно спрашивал: «Ну что? Добился своего?» А ночами бурно совещался у себя в шатре со сторонниками посадника Михаила. Большой совет никак нельзя было собрать.
Все громче и громче ратники требовали вечевой сход.
