«Мягкая сила», «цветные революции» и технологии смены политических режимов в начале XXI века - Наумов Александр Иванович
Решающую роль в падении режима, на наш взгляд, действительно сыграли технологии «мягкой силы», примененные США и их европейскими союзниками. По сути, Сербия оказалась в роли некоего испытательного полигона для «цветных революций». Активисты «бульдозерной революции» были обучены лучшими западными специалистами в области ненасильственной борьбы. Полученные таким образом навыки были применены как в ходе антиправительственных кампаний в 1999–2000 годах, так и непосредственно в ходе переворота 5 октября 2000 года. Как показала практика, Милошевич явно недооценил комплексный потенциал этой угрозы и в результате проиграл.
Более того, различные инструменты и технологии ненасильственной смены режима и их комбинации, примененные в ходе «бульдозерной революции» в Сербии, были затем с успехом апробированы в странах постсоветского пространства и арабского Магриба.
Глава 5
«Революция роз» в Грузии
Современная Грузия появилась на политической карте мира в 1991 году в результате распада СССР. Однако независимость не привела к процветанию страны, напротив, за очень короткий исторический промежуток времени самая цветущая и богатая из всех советских республик превратилась в нищее, отсталое и расколотое государство. Ситуация усугублялась разразившейся в начале 1990-х гражданской войной и рядом межнациональных конфликтов, в ходе которых страна де-факто потеряла 20 % своей территории. В результате Грузия оказалась на грани политической и социально-экономической катастрофы.
Весной 1992 года Грузию возглавил бывший первый секретарь Грузинской ССР (1972–1985) и министр иностранных дел Советского Союза (1985–1990) Эдуард Шеварднадзе. В качестве председателя Государственного Совета Грузии ему удалось положить конец гражданской войне и в некоторой степени стабилизировать ситуацию в стране. После проведенных в 1995 году парламентских выборов он был официально избран президентом. В том же году была принята первая конституция независимой Грузии, которая определяла ее как страну демократического капитализма.
В начале своего правления Шеварднадзе, безусловно, был популярен в грузинском обществе; с его именем связывали надежду на преодоление разрухи и успешное развитие страны в качестве процветающего демократического государства. На практике, однако, все оказалось иначе. В политическом плане режим Шеварднадзе достаточно быстро превратился в оригинальную смесь элементов демократической бюрократии, олигархии и посткоммунистической клановой системы. По мнению грузинского историка Ю. Сулаберидзе, созданная «отцом грузинской демократии» система оказалась худшим аналогом таковой в государствах, образованных после распада СССР. Она была неэффективной, несамодостаточной и не обеспечивала основных потребностей постсоветского общества [148]. Постепенно укрепляя собственную власть, Шеварднадзе ослаблял демократические институты, обещанные им грузинским гражданам. Вся политическая и экономическая власть сконцентрировалась в руках клановых структур, а политические институты — парламент, партии, неправительственные организации — скорее представляли собой декорации демократии, чем выполняли реальные функции [149]. Основным механизмом консолидации режима стали электоральные манипуляции.
Во всех эшелонах власти процветала тотальная коррупция. Самыми успешными «предпринимателями» становились члены семей чиновников высокого ранга и лиц, занимавших высшие государственно-политические посты (особого успеха на этом поприще добились тести и тещи госслужащих, так как их фамилии не совпадали с фамилиями чиновников и их жен). Непосредственно сам Шеварднадзе никак в коррупции не участвовал, однако его ближайшие родственники стали символами элитарной коррупции и распространили свое влияние на все прибыльные отрасли грузинской экономики. Грузия стала транзитной страной для всякого рода нелегальных товаров. Коррупция полностью разъела сферы образования и здравоохранения. В казармах грузинской армии собиралось не более 10–15 % контингента призывников, все остальные откупались от военной службы. Значительная часть мизерного бюджета разворовывалась армейскими чиновниками, которые, к тому же, нещадно грабили и распродавали оставшуюся после советских времен армейскую инфраструктуру и имущество. Наркомания стала бедствием национального масштаба. Государственные структуры перестали выполнять свои функции, более того, именно они, в первую очередь силовые структуры и судебная система, стали наибольшей угрозой для грузинской государственности. Гигантская коррупция и неэффективное государственное управление, разумеется, самым негативным образом отражались на социально-экономическом положении рядовых граждан Грузии.
На международной арене официальный Тбилиси также не мог похвастаться какими-либо достижениями. «Замороженные» грузино-осетинский и грузино-абхазский конфликты являлись серьезными дестабилизирующими факторами в отношениях Грузии с Российской Федерацией. Однако в сложившихся условиях Шеварднадзе все же был вынужден идти на взаимодействие с Москвой, при этом всячески повышая градус антироссийской риторики, изображая Грузию жертвой экспансии со стороны «русского империализма» и одновременно перспективным буфером и преградой этому натиску, рассчитывая получить геополитические бонусы от традиционных внешнеполитических конкурентов России на Западе.
Реальная помощь со стороны западных стран стала оказываться лишь с 1997 года, когда американская администрация объявила, что черноморский и каспийский регионы входят в зону жизненных интересов Соединенных Штатов [150]. Американский исследователь Дж. Верч в 2006 году указывал на две причины, которые, по его мнению, привели к «столь пристальному вниманию» Запада к Грузии: роль в геополитике нефти и газа, с одной стороны, и возможности Грузии как модели демократии и становления гражданского общества — с другой [151]. Представляется, что основным мотивом американской политики на этом направлении являлся все же первый, а «демократизация» страны выступала лишь инструментом для достижения геополитических целей США в регионе. В 2004 году американский экономист У. Энгдаль писал, что еще со времен администрации Клинтона Вашингтон поддерживал все инициативы по строительству независимого от влияния России нефтепровода от Баку через Тбилиси и Черное море в турецкий Джейхан [152]. Действительно, активизация США на данном направлении на самом деле была связана с развитием проекта трубопровода Баку-Тбилиси-Джейхан, что и является ключом к пониманию роли Грузии во внешнеполитических планах Белого дома на рубеже 1990-х — 2000-х годов. Наконец, вовлекая Грузию в орбиту собственного влияния, Америка не в последнюю очередь стремились минимизировать российское влияние в Закавказье.
Проводя антироссийскую политику, заручившись политической и финансовой поддержкой США, команда Шеварднадзе навязывала гражданам своей страны проект национальной идеи, предполагавший безальтернативный путь интеграции Грузии в западное сообщество. При этом Шеварднадзе оставался верен своей тактике лавирования между Россией и Западом, что вызывало недовольство как в Москве, так и в Вашингтоне (американские элиты были также возмущены фактами вопиющей коррупции грузинской правящей элиты и нецелевого расходования западных инвестиций, в которое было вовлечено окружение президента).
Основной опорой Шеварднадзе на тот момент являлись финансируемые США группы политической элиты, часть националистически настроенной интеллигенции, коррумпированное чиновничество, а также подконтрольные президенту спецслужбы и криминальный бизнес. Прикрываясь демократической риторикой, режим Шеварднадзе эволюционировал в стандартную постсоветскую автократию восточно-патерналистского типа, окрашенную национально-историческими особенностями — этноцентризмом, эгоизмом и преданным служением «хозяину» отделенной от общества государственной бюрократии [153].
