Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода - Храмцовский Николай Иванович (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
И в другие города, кроме Нижнего Новгорода, достигали воззвания патриарха и москвичей, и на них откликались люди русские. Ляпунов прежде других вождей успел собрать в Рязани поборников святого дела, и от себя уже рассылал грамоты, призывая к вооружению [136].
Князь Д. Т. Трубецкой действовал в Калуге, Масальский в Муроме, князья Пронский и Козловский в Романове, Мансуров в Галиче, Нащокин в Вологде, Волконский в Костроме, Волынский в Ярославле, Измайлов во Владимире, Вельяминов в Новгороде; атаманы Заруцкий и Просовецкий также шли на помощь к русским, первый из Тулы, а последний из Суздаля.
Большая часть этих вождей прежде были против Василия и служили самозванцу; теперь, когда уже не было царя, который в глазах гордых бояр был не более как «некто от синклит», и когда погиб самозванец, этот призрак, явившийся Бог знает откуда, прикрытый священным именем царя прирожденного, все они (конечно, кроме казацких атаманов) шли спасать Русь, отстаивать у иноземцев права царя, которого «Бог даст».
Между тем Казань, недовольная вступлением поляков в Москву, взбунтовалась и целовала крест Лжедимитрию, не зная, что он уже погиб; во время этого бунта был убит воевода Богдан Яковлевич Бельский, старавшийся отклонить казанцев от присяги царику: казанцы сбросили его, по наущению дьяка Никанора Шульгина, с башни; но, получивши через три дня известие о погибели самозванца, раскаялись и в своей присяге, и в убийстве несчастного воеводы [137].
В Нижнем Новгороде 12 января 1611 года получили увещание от патриарха, чтоб нижегородцы стояли за православие и шли с прочими верными на защиту Москвы. Это увещание послано было Гермогеном со свияжским посадским Родионом Моисеевым [138] «речью», т. е. на словах: патриарх уже находился во власти поляков.
Января 24 нижегородцы заключили с балахнинцами договор на совокупные действия и общую крестоцеловальную запись отправили к Ляпунову; причем просили у него совета, когда выступить войску из Нижнего Новгорода и какой дорогой идти; также просили его прислать в Нижний «добрых людей» для совещаний.
В конце февраля прибыли в Нижний Новгород посланные от Ляпунова — стряпчий Иван Биркин и дьяк Семен Пустошкин. Ляпунов писал к нижегородцам, чтоб они выступили на Москву по дороге, какую сами выберут, но скорее, чтобы могли соединиться с ним и прочими воеводами под Москвой в один день, и в свою очередь просил взять с собой пороху и свинцу десять или двадцать пудов, потому что боевые запасы во всех украйных городах оскудели [139].
Передовая рать нижегородцев выступила из Нижнего 8 февраля, а главное войско под начальством Репнина, с полками низовскими, 17 числа. Передовые отряды, соединясь с Просовецким во Владимире 11 февраля, бились с приверженцами Владислава, которыми начальствовали князь Иван Куракин и князь Борис Черкасский. Победа осталась на стороне защитников православия: Куракин бежал, а Черкасский попал в плен.
После чего Просовецкий и нижегородцы пошли далее к Москве. Репнин, соединившийся на дороге с Масальским и Измайловым, догнал их и все они в марте достигли Москвы, где встретили Ляпунова, пришедшего с войском из Рязани, и других воевод, приведших войска из Вологды, Романова, Галича и Костромы. В числе сподвижников Ляпунова был и князь Дмитрий Михайлович Пожарский [140].
Жители Москвы, как только достигли к ним слухи о всеобщем вооружении, оживились, не стали скрывать своей ненависти к полякам и готовились с нетерпением к истреблению притеснителей своих. Появление Пожарского с передовым отрядом войска Ляпунова еще более усилило их готовность к борьбе с врагами.
Поляки, видя это, хотели предупредить удар: по совету изменника и самого неистового злодея Салтыкова они в Вербное воскресенье выпустили из заключения страдальца Гермогена и заставили его совершить шествие на осляти [141], для того чтобы этой духовной процессией привлечь всех жителей Москвы в Кремль и перебить их. Умысел этот открылся, и жители Москвы не пошли в Кремль за вербой.
Но во вторник на Страстной неделе поляки достигли-таки отчасти своей цели. По поводу грабежа, произведенного несколькими поляками в домах москвичей, произошла между грабителями и русскими ссора, от ссоры возникла драка; собравшийся народ ударил на грабителей. Гонсевский, воспользовавшись этим случаем, выслал несколько отрядов копейщиков, и начались грабеж и резня.
Поляки бросились на Тверскую, но были отражены стрельцами; потом обратились на Пожарского, который со своим отрядом, подкрепленный артиллерией, стоял на Сретенке; он мужественно встретил врагов, бился с ними два часа, отразил их и прогнал в Китай-город, откуда поляки бросились на Кулишки, в Замоскворечье и в другие места, но везде были отражены.
Видя неудачу своей попытки, поляки придумали другое средство, чтобы достичь своей цели — они начали зажигать дома. И здесь Каин-Салтыков явился первым: он зажег собственный дом свой. При порывистом ветре пламя в четверть часа разлилось по Москве и достигло Арбата и Кулишков. Гонимые более огнем, чем оружием, жители принуждены были выйти из объятого пламенем города и рассыпаться по окрестностям.
В среду поляки напали на Пожарского, устроившего острог на Лубянке, около церкви Введения Божия Матери. Целый день бился с ними будущий спаситель отчизны, наконец изнемог под ранами, пал, и русские отступили [142].
Соединенное ополчение, подступившее к Москве, нашло только пепелище ее, среди которого высились Кремль да каменные башни Китай-города — в них засели поляки. Башни были скоро очищены Ляпуновым и его сподвижниками, также отбиты у поляков еще некоторые части города, но Кремль остался в руках врагов.
Силы русских были недостаточны для решительной борьбы с поляками; новонабранное войско, кроме казаков Заруцкого, не привыкло еще к ратному делу. Притом же между вождями его возникло разъединение, проявились зависть, недоброжелательство. Напрасно выборные от войска старались для устранения зла сосредоточить всю власть, военную и гражданскую, в руках трех военачальников — Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого: триумвираторы, руководимые различными побуждениями, только увеличили зло. Современные летописи говорят, что они «ни един единаго меньше быти не хотяше», и особенно обвиняют Ляпунова в непомерной гордости, что он «не но своей мере вознесся» [143] Действительно, Ляпунов большей частью действовал лично от себя и самовластно [144], надменно обходился не только с детьми боярскими, но и самими боярами, жестоко преследовал казаков за их своеволие и грабежи, не уважал Трубецкого, явно презирал Заруцкого и всем вообще без разбору говорил резкие истины.
Конечно, поступая так, Ляпунов знал, с кем имеет дело. Что была, не говоря уже о Заруцком, воеводе-разбойнике, большая часть вождей соединенной рати? Что был даже сам Трубецкой? Двусмысленный патриот с начала до конца своих подвигов, надменный боярством, полученным от тушинского царика, не отказывавшийся от приобретений и наград за свое сомнительное усердие даже в то время, когда и нищие отдавали в жертву отечеству последние свои полушки, — и это был первый из защитников отечества и старший по сану! Каковы же были другие, низшие?
Неоспоримо, что жесткий, энергический Ляпунов, при всех своих недостатках, по чистоте и благородству намерений, стремившихся к одной цели — спасению отечества, стоял недосягаемо высоко над всеми окружавшими его.
Один упрек можно сделать этому «славному, бодрственному воеводе, промышленнику и поборителю по Христовой вере», как тоже называли его современники [145], что он, чувствуя свое превосходство над прочими, не умел или не хотел скрывать этого, чем вооружил против себя не только людей с мелочным самолюбием, завистливых, жадных к корысти, но и людей благонамеренных, каков был Ржевский и другие. И все восстало против верного отчизне, но гордого и неосторожного вождя. Никто не хотел видеть в нем неоспоримых достоинств, а отыскивали и выставляли на вид одни его недостатки, и на них-то строили его гибель и гибель отечества.
