Война с Ганнибалом - Ливий Тит (читаем книги .txt) 📗

– Даже если бы вас обороняли оба консула с двумя консульскими армиями, – продолжал Ганнон, – они бы так же не выстояли против Ганнибала, как не выстояли при Каннах. Тем более не спасти Нолу одному претору с горсткой новобранцев. Ганнибал все равно возьмет ваш город, и в первую очередь важно для вас, чтобы Нола была сдана, а не взята силою. Что ожидает город, захваченный врагом, вы знаете, и об этом я умолчу. Скажу лучше другое: выдайте нам Марцелла с его отрядом – и Ганнибал заключит с вами союз на тех условиях, какие вы предложите сами.

Сенаторы отвечали, что у ноланцев с Римом дружба очень давняя и никогда они в этой дружбе не раскаивались. Не раскаиваются и теперь, и будут верны до конца, и разделят участь своих заступников.

Ганнибал окружил город сплошным кольцом, чтобы атаковать стену со всех сторон сразу. Но когда кольцо начало сжиматься, Марцелл, выстроив сперва боевую линию по сю сторону ворот, сделал вылазку. Первый его натиск стоил врагу многих убитых и немалого страха, постепенно, однако ж, пунийцы сбежались со всех сторон к месту схватки, силы сравнялись, и пошла отчаянная сеча, которая, быть может, запомнилась бы не меньше, чем самые знаменитые битвы той войны, если бы не хлынул проливной дождь и не развел сражающихся.

Дождь лил всю ночь и до третьего часа следующего дня [31], и потому, как ни жаждали обе стороны возобновить и продолжить бой, они вынуждены были ждать.

На третий после этого день Ганнибал послал часть своих сил разорять земли ноланцев. Марцелл тотчас вывел и выстроил войско к бою, и Ганнибал принял вызов. Вооружились и ноланцы. Марцелл благодарил их за усердие, но в сражение не пустил, поручив лишь выносить раненых с поля боя.

Воины бились без устали, а полководцы поспевали повсюду, ободряя своих людей.

– Мы победили позавчера – победим и сегодня! – кричал Марцелл. – К тому же в битве не все – многие грабят лоля. Да и те, кто в строю, – уже не прежние пунийцы: они размякли от кампанской роскоши, от вина и разгула! Нет (больше той крепости, той силы, которая помогла им одолеть Пиренеи и Альпы, – они едва держат меч в руке, едва сами Держатся на ногах!

Так поносил пунийцев Марцелл, но не менее резко укорял их Ганнибал:

– Я вижу те же мечи, копья и знамена, что при Требии, Тразименском озере и Каннах, но где прежние мои воины? Где тот, кто стащил с коня консула Гая Фламиния и отсек ему голову? Где тот, кто убил консула Павла? Какая беда с вами стряслась – клинки притупились или онемели руки? Раньше вы били врага, оставаясь в меньшинстве, – теперь вас больше, чем их, так где же ваша сила? Вы говорили мне: «Мы завоюем Рим – только веди нас вперед!» Завоюйте хотя бы Нолу, нагрузитесь добычею – и я поведу вас или пойду следом за вами куда пожелаете.

Но ни укоры, ни посулы не помогали. По всей длине боевой линии римляне теснили карфагенян и наконец загнали их в лагерь. Солдаты хотели тут же взять лагерь штурмом, но Марцелл приказал отступить. В этот день было убито пять тысяч и захвачено в плен шестьсот человек. Римляне потеряли меньше тысячи.

Ноланцы ликовали, и не только знать, а даже простой народ, который всегда сочувствовал пунийцам.

Вскоре после битвы к римлянам перебежали двести семьдесят два нумидийских и испанских конника – то ли они за что-то обиделись на Ганнибала, то ли сочли, что у римлян служить привольнее и выгоднее. Так или иначе, до конца войны эти конники много раз доказывали свою храбрость и верность и после войны получили в награду земли: нумидийцы – в Африке, испанцы – в Испании.

Поединок римлянина с кампанцем

Ганнибал ушел на зимние квартиры в Аиулию, и консул Квинт Фабий Максим поспешил этим воспользоваться, чтобы наказать капуанцев. Он опустошал и разорял Кампанию до тех пор, пока не вынудил капуанцев выйти за городские ворота и разбить лагерь, хотя они очень мало надеялись на себя и предпочитали бы отсидеться за крепкими стенами Капуи.

Конница у кампанцев сильнее и искуснее пехоты, и одним из лучших конников в лагере был Церрин Вибеллий, по прозвищу Сыромятный Ремень. Еще не так давно он состоял в римском войске и постоянно соперничал в ловкости и славе с римлянином Клавдием Азёллом. Теперь, когда Капуя и Рим сделались врагами, он захотел разыскать всегдашнего своего соперника. Как-то раз он долго скакал впереди караульных постов, вглядываясь в неприятельские турмы. Римляне заметили его и примолкли, ожидая. Сыромятный Ремень крикнул:

– Где тут среди вас Клавдий Азелл? Мы, бывало, часто спорили с ним, кто храбрее, – почему бы теперь не решим, старый спор железом?

Азелла разыскали в лагере и передали ему яти слона. Немедля ни минуты, он помчался к консулу, спросил его разрешения на поединок и сразу же вскочил на коня. И римляне, и кампанцы выбежали посмотреть на редкое зрелище, а кампанские воины к тому же и горожан успели известить, так что толпа собралась и на городской стене.

Сперва звучали грозные и хвастливые речи, потом, оба противника взяли копья наперевес и пришпорили коней, а потом долго кружились, то съезжаясь, то разъезжаясь снова и ловко увертывало от ударов. Наконец кампанец сказал:

– Пока мы на гладком поле, состязаться будут кони, а не всадники. Давай спустимся вон на ту дорогу в ложбине. Там такая теснота, что от рукопашной уже никак не уйдешь.

Не успел Сыромятный Ремень договорить, как Азелл Поскакал вниз. Кампанец испугался – он, видно, не думал, что римлянин примет его слова всерьез, – и закричал ему вслед:

– Ты что же, с лошадью – да в яму?

Это стало пословицею у крестьян: так говорят, когда хотят предупредить неразумный поступок.

Азелл долго скакал пустою дорогой и вернулся к своим, проклиная трусость врага. В лагере его встретили объятиями и поздравлениями с победой.

Перемены в Сицилии

В том же году умер сиракузский царь Гиерон, и положение римлян в Сицилии резко переменилось. Царство перешло к внуку Гиерона, Гиерониму, еще совсем мальчику и вдобавок безнадежно испорченному дурными друзьями, и потому неспособному правильно распорядиться не только ничем не ограниченною властью, но даже самим собою.

Гиерон предвидел, что в руках внука Сиракузское государство легко может погибнуть, но лучшего наследника у него не было, и уже незадолго до смерти он решил даровать Сиракузам свободу. Этому, однако же, изо всех сил воспротивились его дочери, которые рассчитывали, что Гиероним будет правителем только по имени, а на деле полноправными хозяевами в городе станут они и их мужья – Адранодор и Зоипп.

Нелегко было девяностолетнему старику спорить с любимыми дочерьми, не покидавшими его ни днем, ни ночью. Кончилось тем, что он назначил внуку пятнадцать опекунов и до последней минуты умолял их хранить верность союзу с римским народом, тому союзу, который сам Гиерон соблюдал нерушимо целых пятьдесят лет.

Адранодор сумел быстро устранить всех прочих опекунов под тем предлогом, что Гиероним уже достаточно взрослый и вообще не нуждается в опеке, и остался при юноше единственным советником.

В правление Гиерона царь никакими знаками отличия, возносившими его над прочими сиракузянами, не обладал. Гиероним с первых же дней облачился в пурпурное одеяние, голову украсил золотой короной и появлялся на людях в сопровождении вооруженных телохранителей. Видели даже, как он выезжает из дворца на колеснице, заложенной четверкою белых коней [32].

И сиракузяне все чаще вспоминали умершего Гиерона и вздыхали все тяжелее.

Нрав нового правителя обнаруживал себя не только во внешнем его обличий, но и в том, как презрительно и грубо он со всеми обходился, как надменно выслушивал просьбы, как редко допускал к себе не только чужих, но даже опекунов, в неслыханной его распущенности и жестокости. Очень скоро такой овладел всеми страх, что иные из опекунов, опасаясь мучительной казни, покончили с собой, иные бежали.