Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (мир книг txt) 📗
Гитлер как-то сразу потерял интерес к переговорам и предложил их продолжить завтра. Партнеры из большевистского и фашистского лагерей опасались друг друга. Дух глухого недоверия витал в кабинетах Гитлера и Риббентропа, когда туда приходил Молотов. Стороны уже понимали, что заключенные год назад соглашения - мертворожденные. Они были нужны каждой из сторон для своих целей. Германии - ввести в заблуждение СССР, развязав тем самым себе руки. Советскому Союзу - выиграть время. Шла большая игра. Каждая из сторон считала, что она выигрывает. Молотов, возвращаясь ночью в берлинский отель "Бельвю", чувствовал неуверенность гитлеровских бонз. Постарался успокоить себя старым доводом: немцы не могут позволить себе повторения ошибки первой мировой войны - вести войну на два фронта.
И, судя по всему, успокоил. Потому что и после визита в Берлин Молотов по-прежнему считал, что немецкая сторона будет пока соблюдать подписанные в 1939 году советско-германские соглашения. У Сталина же подспудно начало расти недоверие к германской политике. Он еще не знал, что почти в то же самое время, когда Молотов находился в имперской канцелярии, генерал-полковник Ф. Гальдер, начальник генштаба сухопутных войск, докладывал главнокомандующему сухопутными войсками вермахта генерал-фельдмаршалу В. Браухичу последний вариант Директивы No 21 (план "Барбаросса") о нападении на Советский Союз. Вероломные правители рейха, расточая улыбки на переговорах, форсировали военные приготовления, которые вступили в решающую фазу. Гитлер, слушая доклад Браухича и Гальдера о завершении подготовки плана, который он подпишет в декабре, заявил:
- Я не сделаю такой ошибки, как Наполеон. Когда я пойду на Москву, то выступлю достаточно рано, чтобы достичь ее до зимы621.
Гитлер одобрил время начала восточной кампании - 15 мая 1941 года. Ее продолжительность, как ориентировочно указывали гитлеровские "планировщики", восемь недель, т.е. менее двух месяцев. Так разворачивались события в Берлине.
А в западных столицах гадали: как будут развиваться советско-германские отношения дальше? Берия докладывал Сталину агентурные сведения из Парижа, где полагали, что не исключен "германо-советский военный договор"622. Сталин не стал читать дальше, углубился в содержание беседы французского посла Наджиара, записанной службой Берии. Тем более что посол говорил о нем, Сталине. "Вождя" это всегда особенно интересовало. Наджиар сказал своему собеседнику: "Сталин это Бог русских. Они уничтожили иконы для того, чтобы заменить их изображением Сталина. Христос изображался раньше в нимбе, посмотрите, Сталин тоже изображается в свете... Русские свергли царя для того, чтобы вернуться к еще худшему царю. Они всегда хотят чего-то сверхъестественного, сверхчеловеческого. В Англии, например, промышленность достигла большого расцвета, но все это складывалось постепенно, нормально. А здесь сообщают, что рабочий работает на 20 станках, а другой перевыполнил норму на 300%. А то, что ежедневно выпускается никуда не годная продукция, во всем ощущается недостаток, они не замечают... В целом положение у русских не из лучших не только из-за войны с Финляндией, а из-за их системы... Русские поступили с нами низко. Сталин мог бы сказать нам на переговорах: вы требуете от нас вещей, которые не могут быть практическими (так в тексте. - Прим. Д.В.). Он мог бы даже заключить договор с Германией, договор о ненападении, но сами они должны были остаться нейтральными, не правда ли?"623
Сталин, отложив бумаги, долго смотрел в одну точку, вновь прокручивая в памяти события конца лета и осени 1939 года. К тому, что о нем говорили и писали на Западе как о безжалостном диктаторе, он уже привык. А как еще могут о нем, твердом руководителе, говорить враги? Прервав размышления, он вернулся к текущим делам.
Сталин, продолжая верить созданным вместе с Молотовым мифам о том, что "немцы пока будут придерживаться пакта", что они "не решатся вести войну на два фронта", стремился тем не менее форсировать оборонные приготовления, которые, судя по многим документам (планам создания новых укрепрайонов, технического перевооружения войск, создания дополнительных стратегических запасов и др.), были рассчитаны не менее чем на два-три года. Хотя Сталин должен был бы учесть, что после падения Франции Гитлер фактически с одним фронтом покончил. Конечно, если бы эти два-три года история (а точнее, Гитлер) предоставила стране для выполнения задуманного, многое, возможно, было бы по-другому. Но просчеты политического и стратегического характера, допущенные Сталиным, которых я еще коснусь в этой главе, поставили страну в исключительно сложное положение. Усилиями диктатора, советских органов, наркоматов делалось немало для форсированного решения оборонных задач. Потенциал для этого был. Индустриальная база страны за 30-е годы стала одной из самых мощных в мире, хотя в качественном отношении была невысокой. Во главе наркоматов, игравших первостепенное значение в деле обороны, стояли волевые организаторы И.Ф. Тевосян, В.А. Малышев, А.И. Шахурин, И.А. Лихачев, Д.Ф. Устинов, Б.Л. Ванников и другие.
Накануне войны Сталину, вынужденному вплотную заняться оборонными вопросами, удалось распознать в обычных командирах производства самоотверженных руководителей промышленности, которые в критические месяцы войны смогли вместе с огосударствленной партией сделать, казалось бы, невозможное в налаживании производства боевой техники и оружия за фантастически короткие сроки. Сталин знал всех наркомов, многих директоров заводов лично, часто вызывал их к себе для доклада вместе с ведущими конструкторами. Как свидетельствуют, например, Ванников и Устинов, Сталин довольно быстро схватывал основную суть процессов производства, тенденции, технологические особенности и трудности. Но преодоление этих трудностей, как всегда полагал Сталин, возможно только при условии предельного напряжения и мобилизации всех человеческих сил. В предвоенные годы, вспоминал Ванников, оборонной промышленностью во многом занимался сам Сталин, хотя ее шефом, согласно распределению обязанностей между руководителями партии и правительства, был Н.А. Вознесенский, роль которого в войне пока, к сожалению, описана недостаточно. А она значительна. Сталин, не будучи специалистом, в работе с конструкторами, производственниками руководствовался обычно не реальными научно-техническими возможностями, а больше полагался на метод нажима, подстегивания и откровенных угроз. Как пишет Ванников, после окончания одного из заседании Сталин сказал:
