Правда о «золотом веке» Екатерины - Буровский Андрей Михайлович (книги бесплатно без TXT) 📗
Бирон любил так называемый «клозетный» юмор, и тут приходится видеть довольно типичную германскую черту – большинство даже очень культурных немцев находят очень смешным все, связанное с испражнениями и мочеиспусканием. Но Бирон не переходил от теории к практике: под воздействием водки рассказывал какую-нибудь мелкую гадость в духе «Красной плесени», – например, как мекленбургский рыбак накакал в саду у священника, а пастор не понял, что это такое, взял в руки и понюхал. Рассказывал и сам разражался идиотским хохотом, но тут смешными была глупость священника и сама какашка в его саду, а не унижение священника и не пугание священника какашками.
А вот Анне Ивановне как раз нравилось, что ее шуты швыряются какашками и кто-то убегает, испытывает отвращение и так далее. Анекдот Бирона она рисковала не понять, и не только из-за плохого знания немецкого. А вот при бросании какашками царица, императрица и самодержица смеялась буквально до икоты!
К тому же Анне Ивановне нравилось убивать. Говорят, что она любила охоту… Ничего подобного! Все-таки охота – это такой спорт, и порой достаточно тяжелый. Алексей Михайлович скакал с кречетом на рукавице по двадцать верст, чтобы поймать с этим кречетом цаплю или зайца. Петр II мог провести весь хмурый осенний день в скачке за борзыми, а потом соскочить с лошади, самому схватить волка за уши, связывать его сыромятным ремнем, возиться возле страшных челюстей, балансируя на грани серьезного ранения.
Тут был спорт, преодоление и испытание себя, физические усилия, свежий воздух, движение, когда лицо горит, энергия бьет ключом, и ничто не омрачает удовольствия. В такой охоте акт убийства занимает очень скромное место, а часто зверя пытаются взять живым, и именно это считается самым интересным и самым спортивным.
«Охота» Анны Ивановны не имела ничего общего с занятиями Алексея Михайловича, Петра Алексеевича и прочих ее родственников и предков. Анну Ивановну привлекали не поиски дичи, не преследование, не движение. Ей нравилось стрелять, и непременно по живой мишени. Для ее «охот» сгоняли животных в вольеры, гнали мимо царицы, и она палила по ним, меняя ружья, прямо из окон дворца или с террасы. Все развлечение и состояло в том, чтобы убить, чтобы живое сделалось неживым. За летний сезон 1739 года Анна собственноручно убила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабанов, 1 волка, 374 зайцев, 608 уток, 16 чаек. Это она так развлекалась.
Так же точно Бирон мало интересовался тем, что о нем говорят. Во всяком случае, частная жизнь людей волновала его мало, а их мнение о его особе – еще меньше.
А.И. Ушаков регулярно докладывал императрице обо всем, что узнавала его Тайная канцелярия, и в том числе – что и кто говорил об императрице. Такого рода информация всегда вызывала у нее самый жгучий интерес.
Но попытки Ушакова «информировать» и Бирона оказались безрезультатны – ему просто было неинтересно. И право же, это признак здоровой натуры. Куда более здоровой, чем у закомплексованной, до конца жизни не уверенной в себе Анны.
Так что вот насчет отрицательного влияния Бирона на императрицу – позволю себе сомневаться. Вот что отношения были прекрасные – да, несомненно; Эрнст Бирон и Анна Романова составили бы превосходную супружескую пару, любящую и согласную. И вовсе это согласие не было купленным и не основывалось только на дарах императрицы любовнику. Да, Эрнст Бирон, не успев въехать в Россию, тут же стал действительным тайным советником, генерал-аншефом, кавалером высшего в Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, главой личного Кабинета императрицы, а в 1737 году и герцогом Курляндии.
Но все это началось только в 1730 году. До этого то ли три года, то ли 12 лет Бирон очень сильно помогал несчастной герцогине Курляндской, в числе прочего, помогал и деньгами, и советами, и своим влиянием на остзейских баронов. Бирон-то был для них «свой», его они готовы были если не слушаться, то уж хотя бы слышать. То есть, попросту говоря, Бирон несколько лет по-мужски опекал Анну, герцогиню Курляндскую, унизительно зависящую от подачек из Петербурга. И, конечно же, он не знал, что его любовница, бедная герцогинька, обернется сказочно богатой императрицей Российской империи и осыпет его россыпями золота. Отношение Бирона к Анне проверено и временем, и полным бескорыстием первых лет общения… бескорыстием с его собственной стороны, не со стороны Анны.
«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».
В этом, собственно, и состояла «бироновщина» – сама Анна заниматься государственными делами и не любила, и не умела. Она охотно отстранилась от принятия решений и фактически передоверила управление страной Бирону. Ну и создала некоторые формальные учреждения, в первую очередь Кабинет, которым руководили три министра – первоначально это были Головкин, Черкасов и Остерман. Подписи этих трех министров официально приравнивались к царской, и получается – этим трем было достаточно договориться, чтобы стать своего рода коллективным царем.
Впрочем, Кабинет организовали в ноябре 1731 года, а еще в марте Анна Ивановна восстановила учреждение, которое при ее дядюшке называлось Преображенским приказом. Теперь это заведение получило название Канцелярии тайных розыскных дел. А во главе ее встал старый, заслуженный палач еще тех, петровских, времен – Андрей Иванович Ушаков.
Бироновщина в огромной степени держалась, кроме личного влияния Бирона, на Кабинете, члены которого менялись, и на Тайной канцелярии, глава которой оставался неизменным, несменяемым и благополучно дожил до конца режима.
Считается, что для режима бироновщины наиболее важная черта – засилье иностранцев, главным образом, немцев, во всех областях государственной и общественной жизни.
Если явление рассматривать подробнее, приходится сразу добавить еще и хищническую эксплуатацию народа; разграбление природных богатств страны; жестокие преследования недовольных, доносы, шпионаж.
Уже в 1731–1732 годах государственная казна истощилась от бесхозяйственного управления страной, беспримерной роскоши двора, хищений фаворитов. Приходилось изыскивать новые средства, а как? Принялись выколачивать недоимки из крестьян и посадского населения, старались выжимать все, что возможно.
Другим источником пополнения казны стали продажи монополий и невосстановимых ресурсов, например минеральных.
Третьим – богатства репрессированных – ведь они отходили в казну.
Двор при Анне обходился впятеро или вшестеро дороже, чем при Петре, «при неслыханной роскоши двора в казне нет ни гроша, и потому никому ничего не платят», по словам французского посла. «Никому» – это в смысле армии и флоту, чиновникам и поставщикам двора, но сам-то двор существовал очень хорошо, даже роскошно посреди нищающей страны.
Двор поражал в одно время и роскошью, и дикостью; про «мотовскую роскошь» и безвкусицу двора с изумлением писали иностранцы. В одном Анна Ивановна очень походила на дядюшку Петра: она тоже органически была не способна остаться наедине сама с собой. Грубые, пошлые увеселения, беспрестанная трескотня шутих, гомон приживалок, фрейлин и «ближних дворянок» был ей необходим, как воздух. Ей необходимы были какие-то чисто физические действия.
Но если Петр был непритязателен, его попойки и развлечения походили на сходки немецких ремесленников, Анна Ивановна весьма уверенно считала себя женщиной, которой подобает роскошь. От дворян требовали все новых и новых нарядов. На каждый праздник (а их было до пятидесяти в год) требовался новый маскарадный костюм или новое платье – а значит, надо было покупать дорогие иностранные ткани. Дворянство, даже и придворное, было вовсе не так уж богато, и такая перспектива совсем не вызывала у него восторга.
