Потомок Микеланджело - Левандовский Анатолий Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Снова наступило молчание. Оба старых бабувиста понимали, что спорить не о чем.
Потом Лепельтье сказал:
— Я следил, с каким чувством ты пересматривал эти ветхие документы. Прочти-ка в заключение еще кусочек.
— Что это?
— Письмо Бабефа ко мне из тюрьмы. Читай отсюда.
Буонарроти вновь увидел так хорошо знакомый, красивый почерк покойного друга:
«…Когда тело мое будет предано земле, от меня останется только множество планов, записей, набросков демократических и революционных произведений, посвященных одной и той же важной цели — человеколюбивой системе, за которую я умираю. Моя жена сможет собрать все это, и когда-нибудь, когда стихнут преследования, когда честные люди, возможно, вздохнут свободнее и смогут возложить цветы на наши могилы, когда снова задумаются над средствами обеспечения человечеству счастья, которое мы предлагали, ты разыщешь эти клочки бумаги и представишь всем поборникам Равенства, всем нашим друзьям, хранящим в сердцах наши принципы, ты представишь им, повторяю, в память обо мне собрание различных фрагментов, содержащих то, что развращенные современники называют моими мечтами…»
— Понял? — спросил Феликс.
— Чего уж здесь не понять.
— Так вот. Настал момент, которого я так долго ожидал. Сегодня наконец я могу передать то, что по праву принадлежит тебе. Возьми эти документы — они твои. И выполни завещание нашего друга.
Буонарроти оторопел.
— Позволь, но ведь это он завещал тебе!
— Только потому, что ты был в то время рядом с ним, в тюрьме, и судьба твоя была темна, а я гулял на свободе и мог действовать, в частности забрать документы, оставленные им у жены.
— И все же…
— Никаких отговорок. Не спорь, ты много талантливее меня, ты лучше справишься с этой задачей. Я выполнил все, что мог: дал образование его старшему сыну, нашел дело его вдове и до сих пор опекаю осиротевшую семью. Сверх того, я в течение многих лет в самых сложных обстоятельствах сумел сохранить эти бумаги. Ты же выполни то, что по силам только тебе: прибавь к имеющимся документам другие, которые сможешь разыскать, и напиши историю нашего заговора, расскажи людям о его истинных причинах, характере, результатах. Этим ты исполнишь последнюю волю Бабефа и сделаешь бессмертными его идеи.
Буонарроти все еще не мог прийти в себя.
— Но ведь я же лишенный прав ссыльный!
— Ты им недолго останешься.
— Даже если бы я и поверил тебе…
— Не станем препираться. Это решено твердо. И не одним мной. Тебе, и только тебе предстоит стать историографом заговора Равных.
Буонарроти размышлял.
— Все это так неожиданно… и сейчас ведь нужно заниматься не писаниной, а делом.
— А я и не думаю, что этим ты будешь заниматься сейчас. Это в будущем… Что же касается дела, то к нему мы сейчас и перейдем. — Лепельтье посмотрел на часы. — Однако уже слишком поздно. Пора спать, на сегодня достаточно. А завтра, с утра, займемся самым важным, тем, ради чего, как я догадываюсь, ты и приехал на мой остров.
9
Третий день определил весь дальнейший жизненный путь Филиппа Буонарроти.
Сразу после кофе Лепельтье перешел к сути дела.
— По приезде ты поинтересовался, мой друг, каким образом мне удалось добиться в условиях ссылки полной независимости. Я отложил свой ответ, и ты сейчас поймешь почему. Он неотделим от весьма широкого круга проблем более общего характера.
Филипп молчал, ожидая, что будет сказано дальше.
— Так вот, — продолжал Лепельтье, — я связан с одной довольно могущественной организацией, которая обеспечила мне столь привилегированное существование на острове, а также и побег отсюда, который будет совершен в самом скором времени… Рассказываю тебе обо всем этом — хотя это глубокая тайна, за несоблюдение которой грозит смерть, — не только потому, что ты умеешь держать язык за зубами, но и, главным образом, потому, что считаю тебя полностью нашим, иначе говоря, потенциальным членом организации, к которой принадлежу.
Подождав вопроса, которого не последовало, Лепельтье спросил сам:
— Ты, конечно, слышал о масонах?
Буонарроти пожал плечами.
— Не больше, чем любой обыватель. Признаюсь, никогда не интересовался этими господами.
— И напрасно. Масоны — занятнейшая корпорация. Хотя апологеты их и утверждают, будто они ведут свое происхождение от «вольных каменщиков» великого архитектора Хирама, создателя храма библейского царя Соломона, в действительности масоны — порождение прошлого века, века Просвещения, века величайших научных открытий и не менее знаменательных мистических заблуждений… По-видимому, первые масоны были каменотесами, создавшими в Англии в начале восемнадцатого века свои производственные товарищества и имевшие свои уставы и символы. Но очень быстро — в той же Англии, а затем и в остальной Европе — организационные формы каменщиков перехватили люди, не имеющие ничего общего со строительным ремеслом. Вновь создававшиеся и дополнявшиеся уставы масонов определяли их как «всемирное братство, возникшее ради объединения человечества на основе общей пользы и в целях нравственного совершенствования».
— Сильно сказано. Значит, «общая польза» и «нравственное совершенствование»…
— Мало того. Масоны всегда подчеркивали, что их не занимает политика, они не вмешиваются в государственные дела и помышляют только об этических проблемах.
— Но, насколько я знаю, это не так.
— Совсем не так. По мере того как начиналось противостояние старого порядка и новых идей, масонские ложи, словно зеркало, отражали эти явления. Появились ложи аристократов и ложи демократов, масоны-рыцари и масоны-разночинцы. В то время как в придворном обществе колдовал Калиостро с его «египетским» обрядом, в то время как в светских салонах тон задавали «Императоры Востока», наш астроном Лаланд создал «ложу Науки», а в Тулузе возникла «ложа Энциклопедистов». Третье сословие Франции, выдвинувшее устами Руссо и Мабли теорию естественного равенства, рассматривало масонские ложи как средство пропаганды и воплощения своих идей. Накануне революции в ложу, основанную Лаландом, входили Байи и Лафайет, Ромм и Форстер, Дантон и Робеспьер.
— Но по-моему, позднее, при революционном правительстве II года, Неподкупный и его соратники изничтожали масонские ложи.
— Как и все другие тайные организации; якобинцы их не терпели: большая часть лож стала противиться ходу революции. Да и к чему были подобные организации, когда власть наконец становилась народной?
— Все это я понимаю, не понимаю только одного: зачем ты мне это рассказываешь?
— Сейчас поймешь. Итак, обрати внимание: масоны не представляли собой ничего константного, единого, определенного. Напротив, их организация оказалась весьма удобной для всякого рода политических, идеологических и иных комбинаций. Она могла в равной мере — при соответствующих условиях — служить (и служила) как одним, так и другим, противоположным целям, являясь то пристанищем мистики и обскурантизма, то братством филантропов; то рычагом в руках наиболее реакционных сил общества, то вспомогательным отрядом революции. Вот эту-то особенность масонства, его таинственность, неопределенность, многозначительность и использовали филадельфы, о которых пойдет речь…
— Филадельфы… — Буонарроти даже вскочил от возбуждения. — О них-то я и хотел бы узнать побольше… Но разве филадельфы — масоны?
— И да и нет… Но не спеши. Все должно быть рассказано по порядку. Итак, робеспьеровское правительство ликвидировало масонов, а их Великий мастер, бывший герцог Орлеанский, был отправлен на гильотину. Но, придавленные во Франции и подвергшиеся гонениям в соседних странах, они не замедлили возродиться. Ни Директория, ни Первый Консул не преследовали «вольных каменщиков»; мало того, уверяют, будто Бонапарт сам входит в одну из лож. И вот эта легальность, возможность объединиться без страха быть разогнанным и подбросила кое-кому некую мысль.
— Создать новую организацию под старой вывеской?
