Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗

(Ещё решение зависело бы, конечно, от Троцкого, от Каменева, Зиновьева, Бухарина – но их всех не было тогда в Москве, да, по характеру их, кроме Каменева, нет основания предположить, что кто-нибудь из них бы возражал. О Троцком известно, что отнёсся равнодушно-одобрительно. В дневнике 1935 сам пишет об этом так: приехал в Москву, в разговоре со Свердловым – «спросил мимоходом: «Да, а где царь?» – «Кончено, – ответил он, – расстрелян». – «А семья где?» – «И семья с ним». – «Все? – спросил я, по-видимому с оттенком удивления». – «Все! – ответил Свердлов, – а что?» Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил. «А кто решал?» – спросил я. «Мы здесь решали…» Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо… Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтоб запутать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель» [260].)

М. Хейфец анализирует, кто мог быть на этом последнем ленинском совете: разумеется, Свердлов, Дзержинский, не исключены – Петровский и Владимирский (НКВД), Стучка (Наркомюст), может быть – В. Шмидт. Вот это и был – Трибунал над царём. Голощёкин же – 12 июля вернулся в Екатеринбург, ожидая последнего сигнала из Москвы. Затем Свердлов передал в Екатеринбург окончательное распоряжение Ленина. И Яков Юровский, часовщик, сын уголовного каторжанина, в своё время сосланного в Сибирь, – там нещечко и родилось, – в июле 1918 назначенный комендантом Ипатьевского дома, обдумывал операцию и организовал технику убийства (нарядом мадьяр и русских, включая Павла Медведева, Петра Ермакова) и сокрытия трупов [261]. (Тут помог бочками бензина и серной кислоты – для уничтожения трупов – ещё и облкомиссар снабжения П. Л. Войков).

Как именно следовали добивающие выстрелы в подвальной мясорубке Ипатьевского дома и чьи выстрелы оказались решающие – не могли бы, конечно, потом разобраться и сами палачи. В дальнейшем «Юровский с несомненным надрывом утверждал свой приоритет: «Из кольта мной был наповал убит Николай». Но честь досталась и Ермакову – «товарищ маузер» [262].

Голощёкин славы не искал, всю её перехватил долдон Белобородов. В 20-е годы так все и знали, что именно он – главный убийца царя; даже в 1936, гастролируя в Ростове-на-Дону на какой-то партконференции, он ещё похвалялся этим с трибуны. (Всего за год перед тем, как расстреляли его самого.) В 1941 расстреляли и Голощёкина. А Юровский (уехавший после убийства в Москву и потом с год «работавший» в ближайшем окружении Дзержинского, значит – на мокрых же делах) умер своей смертью [263].

Вообще, во всю революцию, на все события постоянно бросал отсвет и национальный вопрос. Так и все участия-соучастия, от убийства Столыпина, разумеется, затрагивали русские чувства. Но вот убийство царского брата в. кн. Михаила Александровича, – кто убийцы? – Андрей Марков, Гавриил Мясников, Николай Жужгов, Иван Колпащиков – вероятно, все русские.

О, как должен думать каждый человек, освещает ли он свою нацию лучиком добра или зашлёпывает чернью зла.

Это – о палачах Революции. А что – жертвы? Во множестве расстреливаемые, и топимые целыми баржами, заложники и пленные: офицеры – были русские, дворяне – большей частью русские, священники – русские, земцы – русские, и пойманные в лесах крестьяне, не идущие в Красную армию, – русские. И та высоко духовная, анти-антисемитская русская интеллигенция – теперь и она нашла свои подвалы и смертную судьбу. И если бы можно было сейчас восставить, начиная с сентября 1918, именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы – мы были бы поражены, насколько в этих таблицах Революция не проявила бы своего интернационального характера – но антиславянский. (Как, впрочем, и грезили Маркс с Энгельсом.)

Вот это-то и вдавило жестокую печать в лик революции – в то, что больше всего и определяет революцию: кого она уничтожала, – безвозвратно, непоправимо уводя убитых и из этой грязной революции, и из этой обречённой страны, из состава этого заблуженного народа.

Ленин же в эти месяцы весьма и весьма не упускал из виду возникшее напряжение вокруг еврейской темы. Уже в апреле 1918 «Совет народных комиссаров гор. Москвы и Московской области» опубликовал – как будто лишь для своей области, однако же в «Известиях» [264] – циркуляр к Советам «по вопросу об антисемитской погромной агитации»: об «имеющихся фактах еврейского погрома в некоторых городах Московской области» (ни один город не назван). Нужны и «специальные заседания Советов, посвящённые еврейскому вопросу и борьбе с антисемитизмом», и «митинги и лекции» с агитационной кампанией. Однако – кто же главный виновник, кого крушить? Ну конечно же – православных священников. Вот пункт 1, указывалось: «Обратить самое серьёзное внимание на черносотенную антисемитскую агитацию духовенства, приняв самые решительные меры борьбы с контрреволюционной деятельностью и агитацией духовенства» (пока не расшифровывая, какие меры, но нам ли их не знать?). Наряду с этим – пункт 2: «Признать необходимым не создавать особой боевой еврейской организации». (То есть обсуждалась еврейская гвардия.) А в пункте 4 поручили Комиссариату по Еврейским Делам вместе с Военным Комиссариатом «предупредительные меры по борьбе с еврейскими погромами».

В разгар этого самого 1918 года Ленин наговорил на граммофон «особую речь об антисемитизме и евреях»: Это «проклятая царская монархия» натравляла «тёмных рабочих и крестьян на евреев. Царская полиция в союзе с помещиками и капиталистами устраивала еврейские погромы. Вражда к евреям держится прочно только там, где кабала помещиков и капиталистов создала беспросветную темноту для рабочих и крестьян… Среди евреев есть рабочие, труженики – их большинство. Они – наши братья по угнетению капиталом, наши товарищи по борьбе за социализм… Позор проклятому царизму… Позор тем, кто сеет вражду к евреям…» – «Граммофоны с пластинками этой речи развозились тогда агитационными поездами по фронту, по городам и деревням. Там граммофоны воспроизводили эту речь в клубах, на митингах и собраниях. Красноармейцы, рабочие и крестьяне слушали слово своего вождя и начинали понимать, в чём дело» [265]. Но напечатана – не без умысла? – та речь тогда не была, только в 1926 (в книге Агурского-отца).

А 27 июля 1918 (сразу за расстрелом царской семьи) СНК издал особый закон об антисемитизме: «Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение опасностью для дела рабочей и крестьянской революции». И в завершенье (по свидетельству Луначарского, Ленин это приписал собственноручно): «Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». Подписано: Вл. Ульянов (Ленин) [266].

Эти два слова вне закона – если кому-нибудь непонятны остались в месяцы Красного Террора, то десять лет спустя коммунистический активист, и сам одно время нарком, и даже творец «военного коммунизма», всё тот же Ларин объясняет нам: «ставить активных антисемитов „вне закона“, т е. расстреливать» [267].

А тот знаменитый ответ Ленина Диманштейну в 1919 был сделан вот по какому поводу: Диманштейн «хотел добиться от Ленина, чтобы задержали распространение» листовки Горького, содержащей такие похвалы евреям, которые могли создать «впечатление, будто революция держится на евреях, в особенности на их средняцком элементе». Ленин возразил, как мы уже читали, что сразу после Октября именно евреи сорвали саботаж государственных чиновников и тем выручили революцию; и, стало быть, «мнение Горького о большом значении этих элементов… совершенно правильн[о]» [268]. – Не сомневается и Еврейская энциклопедия: «Ленин отказался конфисковать выпущенную массовым тиражом во время гражданской войны чрезмерно филосемитскую по содержанию прокламацию М. Горького „О евреях“, несмотря на опасения, что она может стать антисемитским козырем в руках врагов революции» [269].