Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления - Шапталов Борис Николаевич
Антисистема появляется сначала в виде локальных очагов (организованная преступность, декаданс-культура, политический экстремизм и пр.) и далее развивается в зависимости от состояния общества. В качестве примера возникновения антисистемы в локальных сферах общественной практики можно назвать дело Нечаева и Азефа в революционном движении России. В здоровом обществе все ограничилось бы сугубо частным случаем, но в недрах российской империи ее метастазы пошли дальше.
Показательна «плодотворная» связь члена ЦК партии эсеров Азефа с царским охранным отделением, приведшая с молчаливого согласия ее руководства, к убийству министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича. В обмен Азеф выдал десятки своих товарищей. Другой агент охранного отделения — Богров, убил главу правительства Столыпина, который своей деятельностью ущемлял интересы правящего класса. Это оказало самое негативное влияние на завершающей фазе существования царской династии. Будь Столыпин жив, трудно представить, чтобы он, со своей энергией и опытом борьбы с революцией 1905 года, допустил бы перерастание продовольственных волнений февраля 1917 года в восстание Но антисистема стала выгодной части приближенных ко двору, и расплата не заставила себя долго ждать.
Антисистема — это совокупность форм социальной жизни, чья деятельность разрушает государство, а затем, если не происходит обновление правящего класса, этноэнергетику нации. Генотип антисистемы направлен на формирование квазикультур, загрязняющих социокультурную среду и способствующих коррозии этноэнергетики, вплоть до подавления инстинкта самосохранения нации. В ее рамках наиболее доходным становится паразитирование на подлинной культуре, а особенно много денег приносит понижение общественного вкуса.
Принцип канадского исследователя Л. Питера гласит: высшая степень системной деградации (у него — бюрократизма) наступает тогда, когда любое решение в данной системе работает против самой системы. В сущности, это формулировка принципа антисистемы.
Питательной средой для развития антисистем во второй половине XX века стал либерализованный социум. Нередко этот этап именуют «постмодерном». Хотя это словечко, наряду с понятием «модерн», и стало модным и широко применяемым, но понятия остались маловразумительными по своей сути. Модерн — «современный», а постмодерн можно перевести как «следующий за современностью». Реальное назначение понятий модерн и постмодерн состоит в том, чтобы отметить этапы эволюции западного гражданского общества, как этапы его либерализации (фактически освобождения общества от моральных пут) вплоть до полной победы либерализма в качестве основной матрицы социальной жизнедеятельности. Только это этапы не развития, а нарастающего формирования антисистемы.
Постмодерн точнее было бы называть старым понятием — декаданс. Декаданс есть вступление общественной и культурной жизни нации в стадию деградации, то есть в стадию утраты принципов классического — высокоэнергетического — наследия. Именно в этом суть понятия «классика», как высокого образца. Декаданс — это сигнал о возможном крушении сложившейся системы, потому что свидетельствует о росте влияния деградантов на общество. Так, в России декаданс начала XX века предшествовал революции 1917 года. Декаданс Франции второй половины XVIII в. — свержению абсолютизма, а декаданс 1920-30-х годов — позорному крушению Третьей республики в 1940 году. Точно также декаданс 1920-х годов в Германии предшествовал ликвидации Веймарской республики. Таким образом, «постмодернизм» можно охарактеризовать, как искусство и философия жизни эпохи заката.
Декаданс — это испытание на прочность государства и социальных институтов, устоявшихся норм морали, традиций и правил. В здоровом обществе декаданс доминировать не может, так как будет встречен в штыки и локализован в качестве сугубо маргинального субстрата для «богемы». Совершенно иной прием он встречает в обществе, где «лед тронулся», традиционные устои дали трещину, пассионарии в правящей элите становятся явлением редким и нежелательным, а само общество жаждет острых ощущений не в сфере активной деятельности, а в ее имитациях.
При доминировании пассионарности, в литературе востребованы активные личности, яркие характеры, способные совершать сильные самоотверженные поступки. Эпоха прогресса нуждается в героях, которые не боятся волевых усилий, и чьи поступки ведут общество и всю цивилизацию к новым высотам. Иначе ситуация складывается в период спада, а тем более угасания сил общества, когда оно становится «старым», «усталым». Наступает время дряблых героев и «размытых» характеров.
В период социального подъема настоящие художники хотят влиять на общество. В период спада превалирует обратное мнение: «Я не верю, что искусство может изменить жизнь». Это заявление показательно тем, что известна масса примеров влияния искусства на жизнь людей. Но у декаданса нет энергии, способного увлечь и повести за собой. Оно может лишь констатировать распад и связанные с упадком психологические коллизии.
Если в обществе ослабевает этноэнергетика, то появляется «феномен Танатоса» — тяги к смерти. Историки потом удивляются проявлениям самоубийственной политики верхов. Винят отдельных правителей и политических деятелей, хотя, на деле, они есть зримое воплощение подспудных тенденций. Недаром этот греческий бог смерти изображался мужчиной с погашенным факелом в руке.
Тяга к самоубийству в современном западном социуме набирает темп. Разумеется, желание разделить судьбу древнего Рима и Византии не выступает в виде программой задачи. Инстинкт Танатоса проявляется в действиях подспудно, подсознательно, принимая характер самогипноза и оформляясь в антисистему. Такое поведение не есть, как уже отмечалось, что-то необычное. В мировой истории политическое и национальное самоубийство явление не редкое. Именно так повели себя политические классы античной Греции, позднего Халифата, многократно это было в истории Китая, а также в СССР, где номенклатура сама покончила со своим государством. Правда, на Западе существуют и борются силы, стремящиеся сохранить сильную этноэнергетику своих народов, но чем дальше, тем встречают все более сильное сопротивление.
Для декаданса «римская» модель разложения является питательной средой и катализатором. Это идеальная среда. А современные западные общества приобретают черты охлократической демократии. В выборной борьбе большую роль начали играть вопросы раздачи социальной дармовщины. Это родовая черта демократии, начиная с античных времен — проблема компетентности избирателей в вопросах политики и экономики. 90 процентов современных избирателей имеют довольно слабое представление о механизмах экономического развития и способах формирования доходов. Поэтому демагог, сулящий всевозможные блага народу в случае своего избрания, часто получает преимущество перед честным политиком. Но самое страшное, если популист начинает всерьез выполнять свои обещания. Оторванная от реальной экономики политика заканчивается долговой ямой, как это произошло с целым рядом государств западных демократий, вроде Греции, а до нее в Аргентине и некоторых других странах. Однако напор сторонников «хлеба и зрелищ» не ослабевает, и демократия, несмотря на все свои технические и научные успехи, высокую производительность труда, начинает слабеть, а оттесненные напериферию традиционные общества вновь получают преимущество и перспективу реванша.
Традиционное общество — это общество дисциплины и самодисциплины. Этим оно устойчиво. В либерализованном социуме свободу получают все, включая деградантов. Их деятельность прикрывается идеологическими лозунгами: «А судьи кто?», «Каждый имеет право на самовыражение» и пр. С этого момента либерально-демократическое общество начинает проигрывать социальное соревнование обществу традиционному. Поначалу это малозаметно, ибо демократы продолжают свою созидательную работу, развивая производительные силы, храня содержательные устои культуры («классику»), поддерживая нормы морали. Но либералы и те, кто выдают их за себя, уже начали работу кротов и термитов, подгрызая опоры этноса.
