Мировые загадки сегодня - Адабашев Игорь Иванович (книги онлайн полностью TXT) 📗
Пятнадцати лет Эрнст впервые попал в Йену. Зеленый, чистенький, будто игрушечный город ему понравился сразу. Впрочем, в первый день знакомства его покорили не старинные дома, узкие улицы с коваными фонарями или начинающиеся прямо от городской окраины высокие холмы. Нет. Как он сам признался в письме, его очаровали местные студенты.
Йена не была исключением из других городов: в ней тоже начали строиться промышленные предприятия. За три года до прихода сюда Эрнста энергичный предприниматель, способный механик Карл Цейс основал столь известное в дальнейшем оптическое производство. Пока это был небольшой заводик, выпускающий микроскопы.
Цейс знал, где и во что вкладывать деньги. С одной стороны, в Йене находился один из старейших университетов, в котором работали крупнейшие биологи, зоологи и медики. (Кстати, именно в этом известном и авторитетном на всю Европу университете получил степень доктора философии Карл Маркс.) А с другой стороны, и это было главным, в германских государствах нарастал промышленный переворот, который настойчиво требовал ускоренного развития всех отраслей естествознания. Германская буржуазия, отставшая от французских и английских коллег, пыталась наверстать упущенное. Преодолевая внутренние трудности, порожденные раздробленностью государства, разворачивая промышленность и транспорт, конкурируя с соседями, оснащая новые заводы и фабрики самым совершенным оборудованием, искусственным путем пополняя недостаток во многих видах сырья, буржуазия в те годы вынуждена была логикой самой жизни всячески способствовать развитию науки. Цейс правильно рассчитал: в годы бурного расцвета промышленности и науки микроскоп — нужнейшая вещь!
Прошло три года, и Эрнст снова в Йене. На этот раз он не пришел, а приехал, и притом основательно: с чемоданами, баулами, свертками. Геккель — студент университета. Он зачислен учеником к М. Шлейдену, одному из основателей клеточной теории.
Через некоторое время Эрнст, увлеченно вылавливая в студеной воде водоемов различные травы, заболел ревматизмом. И вот он снова в Берлине, у отца.
Стремительный, нетерпеливый Эрнст, хотя его коленки и обмотаны шерстяными платками, мечтает о далеких путешествиях, о странах, где он найдет невиданных зверей. А рассудительный юрист-отец думает иначе. Германская буржуазная революция 1848–1849 годов окончилась поражением. С его точки зрения, так и должно было случиться: рабочие и другие «низшие» сословия, понаслышавшись о стачках, парламентах и бунтах за границей, захотели слишком многого. Капиталисты, эти денежные мешки, перепугались своих же рабочих и пошли на переговоры с монархами. Власть осталась в руках аристократии, помещиков. Но революция — это неизбежный толчок. Промышленность продолжает развиваться. Конечно, плохо, очень плохо, что Германия осталась раздробленной на тридцать шесть частей. Но если буржуазия не смогла завоевать германскую республику, то, по-видимому, через прусскую монархию Германия придет к единству. Будет развиваться и наука: одно невозможно без другого. Вывод ясен: путь к естественнонаучному исследованию природы лежит через медицину. Лучше всего, чтобы сын стал медиком.
В случае чего: врач всегда врач… Верный кусок хлеба.
Сын не возражал. В 1852 году он стал учеником знаменитого медика Рудольфа Вирхова в Вюрцбургском университете.
Там было чему удивляться. Болезни все еще считались неким проявлением «дурных сил» и сверхъестественного рока. Вирхов, сводивший жизненные явления к деятельности клеток и писавший в своих «Лекциях о болезненном состоянии», что «как ни особенна и своеобразна жизнь, как она ни сосредоточивается внутри организма, все-таки она не выходит из круга действий химических и физических законов», был крупным ученым и проблемы жизни пытался объяснить материалистически.
Это смущало Эрнста! Слишком крепко сидел в нем патриархальный дух бюргерства. Молодой студент не в состоянии логически опровергнуть материалистические выводы, с которыми ему трудно примириться. Словно в поисках защиты, он посылает одно за другим письма к родителям:
«Вирхов весь — человек разума, рационалист, натуралист, жизнь он считает совокупностью функций различных органов. Я этот реально-эмпирический способ исследования в его абсолютной объективности тоже должен признать правильным, однако же он мне не совсем нравится…»
Эрнсту везло. После Вирхова он «попал в руки» берлинского профессора Иоганна Мюллера. Ученик очень привязался к учителю, и Геккель-отец надеялся, что под влиянием Мюллера Эрнст полюбит медицину. Ученый-теоретик — это все же что-то ненадежное, вроде художника или писателя. Не вышел в юристы, пусть хотя бы станет врачом…
А Эрнст узнавал совсем другого Мюллера. Он увлекся его гипотезами строения нервной системы и органов чувств. Это было так ново, необычно, даже чуть жутковато. Ведь чувства, мысли тогда отождествлялись с «душой», с таинственными проявлениями нематериальных сил, связанных с богом…
И вдруг простые наглядные опыты. Оказывается, такие обыденные элементарные вещи, как молоточек, звонок или лампа, вызывают определенные, заранее предсказанные и рассчитанные ощущения и раздражения. Благодаря Иоганну Мюллеру студент Геккель (и не один он!) убедился, что физиологический эксперимент повторяет «душевные» процессы. Наглядное материальное начало неопровержимо вторглось в таинственный мир, считавшийся нематериальным. Тут было о чем задуматься и о чем поговорить.
И они говорили. Началось с того, что Мюллер обратил внимание на прилежного студента, который в неучебное время блестяще срисовывал черепа в университетском музее. Согласитесь, что это не самое веселое занятие для молодого, атлетически сложенного красавца. Опытный педагог распознал в двадцатилетием юноше талант исследователя. Он верил, что, обогатившись знаниями, Геккель вырастет в большого ученого.
Летом учитель и ученик едут на скалистый остров Гельголанд, расположенный в неуютном Северном море. Первая научная работа Геккеля была посвящена изучению фауны морских беспозвоночных. Здесь он столкнулся с неведомым миром: пестрые краски, необычайные формы, хитрейшие уловки приспособления живого к среде. С маленького острова Геккель возвратился влюбленным в зоологию.
В 1857 году Эрнст Геккель получает диплом врача. Блестящий анатом Мюллер не оправдал надежд отца. Десятки альбомов Эрнста заполнены рисунками и акварелями медуз и морских раков. Попадаются также злые карикатуры на монахов и священников. Эрнст ездил в Италию. Как всегда налегке, с мешком за плечами, бродил по пляжам. Во время отливов, скользя по быстро сохнущим бурым водорослям, дурманящим острым запахом йода, он собирал свои коллекции. Но замечал и другое. В Италии, этой «классической стране католицизма», особенно резко бросалось в глаза несоответствие ханжеских речей священников и их собственной жизни. Толстые, с лоснящимися щеками, в шуршащих шелках монахи — и худые, плохо одетые крестьяне. Резкий контраст, который запомнился Эрнсту навсегда.
И карикатуры и медузы — все это не нравилось отцу. Он предпринимает последнюю попытку — отправляет Эрнста для врачебной практики в Вену.
Доподлинно известно, что за всю врачебную деятельность у Геккеля было… три пациента! Молодой врач, занятый своими беспозвоночными, нашел гениально простой способ отделаться от больных. Рядом с аккуратной медной табличкой «Э. Г. Геккель, практикующий врач» появился сияющий квадратик: «Прием от 5 до 6 утра». Отец сдался.
Однажды случай свел Эрнста с молодым подмастерьем-каретником. Общим столом им служил ящик с красками, а домом — стог сена. Каретнику приглянулся крепкий и простецкий художник. Он долго уговаривал Геккеля плюнуть на все и отправиться странствовать бродягами-мастерами. Он бы делал повозки, а Эрнст их раскрашивал поярче. Такие повозки любят на деревенских ярмарках.
Это не просто анекдот. Геккель долго колебался между влечениями к изобразительному искусству и науке. Уже первый шаг в познании природы, когда он в детстве «разбирал и собирал цветы», был во многом продиктован его врожденным художественным чутьем. Оказавшись и Италии, Геккель все более склоняется к мысли посвятить свою жизнь живописи. Кристальная прозрачность итальянского воздуха, необычайно чистая голубизна неба, темно-зеленые пинии, чуть колеблемые средиземноморскими бризами, — все это покоряло его, как и многих других художников.
