Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1 - Гитин Валерий Григорьевич (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Так продолжалось до августа 1991 года, после которого Система сделала вид, будто рухнула, дабы беспрепятственно попользоваться ею же самой построенным хаосом во всех сферах неумирающей жизни.
Многие из ортодоксально ориентированных коллег профессора были либо отправлены на пенсию, либо уволены по причине служебного несоответствия. Им на смену пришли недавние партийные функционеры с дипломами кандидатов наук, но, увы, без той истинной образованности, которая так раздражала их в процессе общения с «прослойкой» (как официально называли интеллигенцию).
В аудитории пришел и новый студент. Он никак не тяготился отсутствием начитанности, идеалов и принципов, презирал бедность и преклонялся перед богатством, оправдывая любое его происхождение.
Эти и другие явления стремительно меняющегося бытия оказали неожиданно сильное воздействие на Профессора, напрочь лишив его того, что принято называть душевным равновесием.
Дело в том, что, пребывая во внутренней эмиграции, он взирал на Систему как бы со стороны, не испытывая в отношении ее ярких негативных эмоций, как это было присуще диссидентам.
Сейчас же, вернувшись из внутренней эмиграции, Профессор почувствовал себя грубо и нагло обманутым теми, кто, распахнув ворота концлагеря, разоружив караул и расписав все стены пьянящим словом «свобода», в действительности вручил все властные полномочия ворам и бандитам с явной целью поживиться плодами беспредела.
Лучше самые плохие, самые жестокие законы, чем беззаконие.
Одной из ключевых фраз новых хозяев жизни была следующая: «Если ты такой умный, то почему же такой бедный?» И этот вопрос задавал тот, кто только что обчистил карманы своего собеседника (вынужденного, разумеется). Пожалуй, именно эта фраза и включила зажигание в доселе невозмутимой душе Профессора.
Он, по словам Кости, как-то на рассвете позвонил ему с просьбой о немедленной встрече.
Когда Костя привел его на конспиративную квартиру, одну из тех немногих, до которых еще не дошли руки новой власти, Профессор твердо произнес:
— Константин Павлович, я намерен прежде всего поставить, вас в известность о том, что коренным образом изменил мнение о вашей организации…
Немного помолчав, он добавил:
— Отдать без боя великую страну всякому отребью — это, знаете, батенька, дурно пахнет… и весьма смахивает на предательство…
— Вы меня за этим вызывали ни свет ни заря? — спросил Костя. — Сообщить мне о том, что я, оказывается, работаю в преступной организации? Так? Но это я и без вас, извините…
— Да нет, я о другом… совсем о другом… Учитывая обстоятельства окружающей нас жизни… я решил создать некое общественное движение… своего рода движение сопротивления…
— Понятно, — кивнул Костя. — Вот теперь наконец-то мне понятно… Итак, сколько вас? Тысяч двадцать наберется? Ну, хотя бы десять… А для разгона, для затравки уже собрано пять-шесть миллионов долларов? Заметьте, это минимум, входной билет… Господи, да неужели же вы так ничего и не поняли, господин рыцарь?! Оглядитесь вокруг, оглядитесь! Вас ведь окружают не мельницы, а мясорубки, профессор, мясорубки, а это уже принципиально иное… И лишь столь не жалуемые вами дураки могут не сознавать эту разницу…
Все это Костя изложил мне при встрече вечером того же дня, присовокупив к рассказу ксерокопию письма, в котором благонамеренный зять ставит органы безопасности в известность о том, что «отец его супруги», Профессор, представляет собой угрозу для социальной стабильности, а также источник утечки на Запад закрытой информации.
— Зятек, конечно, редкая мразь, — прокомментировал Костя этот образчик эпистолярного жанра, — но отнюдь не дурак. Он ведь понимает, что такое письмо в наше время — компетенция психиатра, однако пишет… И все это не случайно, ох, не случайно…
А дальнейшие события разворачивались следующим образом.
Пообещав Косте не опекаться консолидацией голодной интеллигенции, Профессор, судя по всему, решил избрать путь мстителя-одиночки. Он во все времена слыл отчаянным эпатажником, но сейчас, вернее, тогда его блистательное ерничество сменилось вспышками агрессии и мизантропии, доводившими до оцепенения почтеннейшую публику.
Главными объектами своих выпадов Профессор, как и следовало ожидать, избрал людей, ставших наиболее характерными фигурантами новой эпохи, ее символами и баловнями.
Зимняя сессия на историческом, факультете увенчалась фантастически низкими результатами по причине того, что Профессор присутствовал практически на каждом экзамене, который принимали его подчиненные, и ни один из студентов, решивших возместить родительскими долларами дефицит собственного трудолюбия и интеллекта, не сумел получить заказанную оценку.
Понятно, что реакция потерпевших не заставила себя ждать.
Ректор не нашел ничего лучшего, чем на заседании ученого совета поставить вопрос о низких показателях работы кафедры, при этом не без сарказма бросив в сторону ее заведующего:
— Вам, если не ошибаюсь, уже пятьдесят девять… Здоровье позволяет успешно руководить коллективом? Что скажете?
— Господин ректор, — безмятежно улыбнулся Профессор, — всегда может получить исчерпывающие сведения о состоянии моего здоровья, направив ко мне свою супругу часика этак на два — на три…
Аудитория ошарашенно замерла.
— Полагаю, в подобном тесте нет необходимости, — криво усмехнулся ректор, — если рассматривать именно этот аспект вашего самочувствия.
Он едва заметно кивнул проректору по хозчасти. Тот сразу же вышел и через минуту вернулся в сопровождении двух женщин в добротных серо-сизых дубленках и с одинаково грубыми чертами обветренных лиц. Одной из них было лет сорок, другой — вдвое меньше. При этом она гордо несла перед собой огромный живот, поражавший не только своими размерами, но и какой-то водевильной выразительностью.
Эта выразительность вкупе со смиренным выражением лиц и ровной, накатанной речью весьма напоминали метро, нищих и трафаретный текст: «Граждане — Извините — Что — Я — К — Вам — Обращаюсь…»
Их текст содержал в себе жалобу на Профессора. Суть ее заключалась в том, что весной текущего года они обратились к заведующему кафедрой всеобщей истории (старшая не без напряжения, но достаточно четко выговорила название кафедры), Профессору, за консультацией по вопросу поступления Люды (младшей) в университет.
Профессор-де обещал помочь, при этом, что правда, то правда, наотрез отказавшись от денежного вознаграждения. Однако они с Людой виделись наедине, причем, несколько раз, вследствие чего, во-первых, «ребенок» не прошел по конкурсу и, во-вторых, полюбуйтесь… шестой месяц беременности…
Далее жалобщица, предупреждая возможные вопросы, поспешила заверить, то никак не добивается внеконкурсного (она сказала: «бесплатного») зачисления дочери, потому как… «видно, так уж на роду написано детям простого трудящегося народу поступать в университеты либо за неподъемные деньги, либо через постели старых развратников-педагогов, однако же пускай восторжествует хоть какая-то правда (именно так и было сказано), и пусть все знают…»
Понятно, что главным было: «…пусть все знают…»
Как потом рассказывал Костя, прослушавший фонограмму этого знаменитого заседания и свидетельства очевидцев, подавляющее большинство ученых коллег Профессора, несомненно сознающих всю глубину идиотизма этого зрелища, тем не менее безоговорочно приняли правила игры и в течение последующего получаса совершенно серьезно обсуждали моральный облик заведующего кафедрой всеобщей истории.
А далее было то, что Костя назвал корридой.
Далее было выступление Профессора. Прежде всего он принес глубочайшие извинения коллегам по кафедре за то, что не подумал о последствиях, три недели назад оставив незапертым свой кабинет, где в ящике письменного стола лежал листок бумаги, на котором он в минуту досуга набросал шуточные названия монографий. В итоге многострадальная научная часть получила на рассмотрение заявки типа: «Мастурбационные особенности демократического процесса в Древних Афинах» или «Социальный коитус в период упадка Римской империи».
