О тех, кто сражался за Воронеж (Очерк) - Сергеенко Михаил Михайлович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Значит, опять здесь будете строиться?
— Значит, будем. А ты не плачь, — покосился он на невестку, — была бы кость цела, мясо нарастет.
Женщина, ничего не сказав, отошла к сохнущему белью.
Старик засопел и снова полез в карман за махоркой.
— Дядя, — сказала девочка, заглядывая мне в лицо по-детски ясными и какими-то удивительно прозрачными глазами. — Пойдемте, я вам танк немецкий покажу.
— Никуда ты не пойдешь! — крикнула женщина. — Сказано тебе: сиди дома!..
Она сердито расправила хлопавшую по ветру, как парус, простыню и обернулась к нам.
— Давеча тут мальчишку пополам порвало. Кто говорит миной, кто — снарядом.
— Миной, — важно сказал соседский мальчик, внимательно слушавший все, что говорят взрослые. — Она лежала себе, а он по ней кирпичом как вдарит!..
— Мама-а! — капризно затянула девочка. — Там мин нету. Это, где Костик жил…
— Вот еще горе мое. Никакого слада с ней нет.
— Мама-а! Я же сейчас обратно.
— Смотри, чтобы никуда больше! — устало сказала мать.
Девочка, сразу повеселев, двинулась вперед, ловко перепрыгивая через кирпичи и обгорелые доски. Следом за ней пошел и соседский мальчик.
Мы спустились в неглубокий овраг, выбрались на другую сторону и здесь увидели легкий немецкий танк, разрисованный кургузыми крестами и похожими на пауков свастиками. На башне белой краской была намалевана волчья голова с оскаленной пастью. Однако вся эта устрашающая мазня, видимо, мало помогла фашистским танкистам. Осевший набок, с перебитой гусеницей, танк имел весьма жалкий вид. Девочка забралась в него через открытый люк и, высунув оттуда голову, закричала:
— Дядя! Тут и снаряды есть! Ой, да как интересно!..
Но мы не успели заглянуть в танк. К нам подбежал соседский мальчик и цепко ухватил Красотченко за полу шинели.
— Посмотри, дядя, там… Вон там… — еле переводя дух, говорил он, испуганно показывая на развалины не то дома, не то сарая.
Мы подошли. За обвалившейся кирпичной стеной лежал убитый гитлеровский солдат.
Он лежал на спине, раскинув руки и свесив согнутые в коленях ноги в открытый люк погреба. Должно быть, пуля нашего стрелка поразила его в ту минуту, когда он пытался выбраться из подземного убежища…
Рядом с нами, прижавшись друг к другу, стояли мальчик и девочка, широко открытыми глазами глядя на обглоданный крысами труп чужого солдата, одного из тех двуногих зверей, что разрушили их дом, лишили их тепла и уюта, простых милых радостей детства, обернули к ним жизнь грязной, кровавой стороной…
— Пойдемте отсюда. Нечего вам здесь делать, — сказал Красотченко и ласково привлек к себе ребят.
Должно быть, он думал в эту минуту о том же, о чем и я, — о ненависти и мести, о жестокой каре врагу за страдания и слёзы наших детей. Мы знаем: пройдет не так уж много лет, и наша могучая страна залечит раны, нанесенные войной, отстроит разрушенные города и села, вырастит на месте сожженных новые сады, радостью мирного творческого труда наполнит сердце человека. Но в памяти этих двух ребят, о которых по-отцовски позаботится советский народ, никогда не сотрется всё то, что довелось им пережить в самом начале своего жизненного пути. Пусть же крепнет с годами в их душе святая ненависть к захватчикам-чужеземцам и ясным огнем разгорается любовь и признательность к отцам и старшим братьям, с оружием в руках отстоявшим родную землю от вражеского нашествия…
2
В тот день мы долго ходили по пустырям и развалинам Ближней Чижовки. Не раз возвращались к одним и тем же местам, чтобы с большей точностью восстановить последовательность боевых событий, происходивших здесь.
Красотченко был сосредоточен и молчалив. Многое в его памяти выглядело совсем по-иному, чем теперь. В то тревожное утро 18 сентября, когда он, наскоро сколотив ударную группу бойцов, двинулся навстречу прорвавшимся немецким автоматчикам, большинство домов по обе стороны улицы Веры Фигнер было еще цело. Деревья и кусты создавали возможность маскировки. Еще не были засыпаны взрывами авиабомб ходы сообщения, отрытые на огородах. По краю оврага за Аксеновым бугром проходил длинный забор…
Красотченко пытался разыскать печь с высокой трубой, торчавшую тогда на месте сгоревшего дома. Укрывшись за ней, он вел поединок с вражеским стрелком. Но уже не было этой печи. Не было и стоявшего напротив за оврагом дома с зелеными ставнями, в палисаднике которого прятался фашистский солдат.
Единственным надежным ориентиром для нас служили искрошенные снарядами кирпичные стены большого двухэтажного здания детского сада. Здесь 17 сентября был один из узловых очагов боя, и волны отдельных стычек далеко растекались отсюда вправо и влево. Бойцы действовавшей здесь красноармейской части выбили гитлеровцев из нижнего этажа правого крыла дома, но враг упорно цеплялся за остальную его часть, потому что, пока на втором этаже сидели его снайперы и пулеметчики, он мог держать под прицельным огнем не только улицу Веры Фигнер, но и большую часть дворов, прилегавших к ней.
— Обманчивая штука перспектива, — с досадой сказал Красотченко, после того как мы, наконец, определили место, где стоял дом с зелеными ставнями, и даже нашли следы палисадника. — Когда мы погнали гитлеровцев, мне казалось, что от этого овражка до детского сада, по крайней мере, километр, а сейчас гляжу — рукой подать. Если вокруг — дома и деревья, совсем иное впечатление…
Зато он сразу оживился, когда, пройдя влево от развалин детского сада, мы наткнулись на полуразрушенный дом, к углу которого была прибита фанерная дощечка с надписью: Красная горка, 22.
Красотченко узнал место, где находился во время боя штаб сводного истребительного отряда. Рядом во дворе в подвале был командный пункт батальона стрелкового полка, на участке которого действовали истребители.
Дому на Красной горке повезло больше, чем другим. Правда, две стены в нем были снесены начисто, и большая угловая комната, в которой по странной случайности уцелел дощатый пол, представляла сейчас собою нечто похожее на открытую террасу, но позади нее сохранилась маленькая полутемная каморка, где уже ютились вернувшиеся из эвакуации хозяева. Домик стоял в ложбине, по которой спускалась вниз к реке кривая улочка, и самим своим местоположением был защищен от прямых попаданий артиллерийских снарядов.
Мы познакомились с его жильцами. Семья, состоявшая из матери, мальчика и двух дочерей-подростков, деятельно приводила в порядок свое разоренное хозяйство. На полу были насыпаны две большие кучи песку и глины, в маленькой комнате уже сложена плита, во дворе лежали бревна и доски, собранные на пустырях по соседству. Узнав, что Красотченко был участником сентябрьского сражения за Воронеж, ребята обступили его, наперебой отвечая на наши вопросы. Они уже слышали от кого-то, что в их доме помещался штаб сводного отряда воронежских истребителей и ополченцев.
— Вот на этом месте под наружной стеной стояла кровать, а в том углу стол, — вспоминал Красотченко, и ребята хором подтверждали, что именно так оно и было в их квартире.
В комнате тогда была еще клеенчатая кушетка, на которой в ночь на 18 сентября Красотченко удалось вздремнуть пару часов, пока близкие автоматные очереди не подняли его на ноги.
А здесь, на стене, — он ясно помнит это — висела чья-то рубашка, летняя полотняная рубашка с вышитым воротом.
— Рубашка? — недоумевая, переспросила хозяйка — Откуда бы она могла взяться тут?..
— Конечно, была и рубашка! — закричала одна из девочек. — Дяди Саши рубашка!..
И все сразу вспомнили, что, когда семья уходила из города, в этой комнате на стене действительно осталась висеть рубашка неведомого нам дяди Саши.
Все эти житейские подробности как-то сразу сблизили Красотченко с обитателями дома № 22. Ребята вдруг почувствовали, что этот человек, проведший ночь в их брошенной квартире, шел сражаться и за них, и за этот дом — за все, что было дорого и привычно им с детства.
