Романовы. Творцы великой смуты - Коняев Николай Михайлович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗

2 октября Казань пала…

1553 год можно считать и годом крещения рода Захарьиных-Юрьевых в дворцовой борьбе за власть, которую повели шурьи с «ближним окружением» царя – Алексеем Адашевым, протопопом Сильвестром и их окружением.

Немного в нашей истории деятелей, относительно которых, по словам биографа, «нельзя подобрать, кажется, свидетельства не в его пользу».

Но Алексей Адашев был именно таким человеком. И в этой оценке его едины и современники, и историки…

«И был он, – говорит о нем Андрей Курбский, – общей вещи зело полезен, и отчасти в некоторых нравех, ангелом подобен»…

«Сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелию царя и погиб с нею…» – утверждает Н.М. Карамзин.

С этим человеком, по праву считающимся образцом древнерусского филантропа и гуманиста, и схлестнулось шурье в борьбе за влияние на царя.

После взятия Казани Адашев советовал царю постоять там с войском до весны, чтобы окончательно усмирить татар, мордву, башкир и черемисов, но Анастасия была на последних месяцах беременности, и царь, как горестно сообщает Андрей Курбский, «совета мудрых воевод своих не послушал, послушал же совета шурьи своих, они бо шептаху ему во уши, да споспешитца ко царице своей, сестре своей…» [1].

4 октября Иван IV Васильевич заложил в Казани церковь во имя Благовещения Богородицы и вернулся с войском в Москву.

Казанского победителя встречало такое множество народа, что поля не вмещали людей…

«От реки от Яузы и до посаду и по самой град по обе страны пути бесчислено народа… велиими гласы вопиющий, ничтоже ино слышати токмо: «Многа лета царю благочестивому, победителю варварьскому избавителю христьянекому».

Радость обретения Казанского царства сливалась с семейным торжеством в царском доме. 11 октября царица Анастасия благополучно разрешилась от бремени сыном Дмитрием.

«Как скоро Анастасия могла встать с постели, государь отправился с нею и с сыном в обитель Троицы, где Архиепископ Ростовский, Никандр, крестил Димитрия у мощей Св. Сергия, – пишет об этих днях Н.М. Карамзин. – Насыщенный мирскою славою, Иоанн заключил торжество государственное Христианским (выделено нами – Н.К.): два царя казанские, Утемиш-Гирей и Едигер, приняли веру Спасителя. Первого, еще младенца, крестил Митрополит в Чудове монастыре и нарек Александром: Государь взял его к себе во дворец и велел учить грамоте, Закону и добродетели. Едигер сам изъявил ревностное желание озариться светом истины, и на вопросы Митрополита: «не нужда ли, не страх ли, не мирская ли польза внушает ему сию мысль?» ответствовал решительно: «нет! люблю Иисуса и ненавижу Магомета!» Священный обряд совершался на берегу Москвы-реки в присутствии государя, бояр и народа. Митрополит был восприемником от купели. Едигер, названный Симеоном, удержал имя царя; жил в Кремле…»

Однако, как и бывает всегда, когда правитель стремится заключить торжество государственное Христианским, враг рода человеческого ополчился на Ивана Грозного. Пришли из Казани печальные вести о восстании «луговых» людей и гибели вместе со своим воеводой войска Бориса Салтыкова, выступившего на усмирение бунтовщиков.

От огорчения Иван IV Васильевич серьезно занемог «огненным недугом»…

Братья царицы, то ли действительно опасаясь, что царь не выживет, то ли развивая интригу, предложили ему: написать духовную и потребовать, чтобы все бояре, а главное, двоюродный брат царя – удельный князь Владимир Старицкий – присягнули их племяннику, младенцу Димитрию.

Трудно сказать, насколько сам Иван Грозный опасался своей смерти… Скорее всего, и опасения были, было и желание испытать бояр, но главное, очень хотелось избавиться от опеки слишком мудрого Алексея Адашева, слишком прозорливого протопопа Сильвестра… Мысль шурьев Ивану Грозному понравилась.

Насколько велик был страх перед шурьями, показывает донос окольничего Михаила Михайловича Салтыкова на князя Дмитрия Ивановича Немого-Оболенского, сказавшего Салтыкову:

– Бог знает что делается! Нас бояре приводят к присяге, а сами креста не целовали, а как служить малому мимо старого? А ведь нами владеть Захарьиным.

– Я вас привожу к крестному целованию, велю вам сыну моему Дмитрию присягнуть, а не Захарьиным! – вкрадчиво увещевал бояр Иоанн Грозный. – Но более с вами я не могу много говорить. Дмитрий и в пеленах для вас есть самодержец законный, но коли вы не имеете совести, то будете ответствовать Богу…

– Мы не целовали креста, – попытался отговориться осторожный князь Иван Михайлович Шуйский, – потому что государя не видели перед собою… Как присягать, если государя тут нет?

Ну а отец царского любимца Алексея Адашева окольничий Федор Адашев отговорок искать не стал.

– Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, мы усердствуем повиноваться, – сказал он. – Другое нас заботит… Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины – Данила с братиею. А мы ведь от боярского правления уже в твое малолетство беды видели многие…

Шум возник немалый.

Князья Иван Федорович Мстиславский, Владимир Иванович Воротынский, Дмитрий Палецкий целовали крест Дмитрию. А с ними и Иван Васильевич Шереметев, и Михайла Яковлевич Морозов, и дьяк Иван Михайлович Висковатый, и, конечно же, Захарьины – Данило Романович и Василий Михайлович.

Беспрекословно присягнул, к огорчению Захарьиных, и Алексей Адашев, разгадавший направленную против него интригу.

Однако Захарьины поспешили донести царю, что принимал присягу Алексей Адашев с неохотою, а протопоп Сильвестр и вообще попытался защищать от нападок бояр князя Владимира Старицкого.

Это известие и огорчило Иоанна Грозного, и порадовало…

Обидно было, что любимцы, которых он и поднял к вершинам государственного управления и которые только ему и обязаны были всем, что имели, с неохотою поддержали его… Ну а порадовало тем, что теперь у него появилось моральное право избавиться от опеки, отдалиться от высокомудрых друзей… На что нужны друзья, когда рядом шурьи есть?..

Между тем, удельный князь Владимир Андреевич Старицкий прямо отрекся целовать крест.

– Знаешь сам, что станется на твоей душе, – сказал ему Иоанн Грозный. – Если не хочешь креста целовать, мне до того дела нет.

И когда ушел брат, обратился Иван Васильевич к боярам:

– Бояре! Болен я, мне уж не до того, а вы, на чем мне и сыну моему Димитрию крест целовали, потому и делайте. Если станется надо мною воля Божия и умру я, то не забудьте, на чем вы мне и сыну моему крест целовали. Не дайте сына моего извести, лучше бегите с ним в чужую землю, куда Бог вам укажет…

Теперь уже и самые упорные противники Захарьиных-Юрьевых сообразили, что дело нечисто и надобно бояться не шурьев, а царя, который, выздоровев, припомнит, кто супротивничал его воле… На этот раз отправились присягать все. И там-то, в передней избе, и ждало дол год умов очередное унижение. Князь Иван Турунтай-Пронский даже заплакал, увидев, кто стоит у креста.

– Твой отец, – сказал он Воротынскому, – первый изменник был, а ты теперь к кресту приводишь!

– Я изменник, – отвечал Воротынский, – а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его, царевичу Димитрию; ты прямой человек, а государю и сыну его креста не целуешь и служить им не хочешь.

Турунтаю оставалось только молча поцеловать крест.

Похоже, что Захарьины уже и не рады были своей затее. Больно круто заворачивалось дело.

Иоанн Грозный заметил этот страх и сказал, обращаясь к ним:

– А вы, Захарьины?! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы

Не рискну трактовать эти слова, как пророчество, но некий магический смысл явно присутствует в них.

Из причудливой смеси царевичей Дмитриев (первого и второго), Лжедмитриев (первого и второго) и выплавлялась династия первых мертвецов…