Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович (читаем бесплатно книги полностью TXT, FB2) 📗
Войдя к митрополиту, оба священника подошли к нему под благословение. Митрополит, одетый в рясу, но без каких-либо знаков отличия (без креста и панагии), однако, отстранил руки, протянутые к нему за благословением, и лишь облобызался с ними по обыкновению. Затем, усадив их, дал каждому из них по листку, отпечатанному на машинке, и сказал: «Прошу вас прочесть указ по епархии», — и ушел в другую комнату, затворив за собою дверь. В указе, под которым стояла подпись: «Николай Митрополит Ленинградский», говорилось, что Ленинградская епархия, вплоть до назначения нового митрополита, разделяется на две части: в управление одной ее частью (Андреевский собор, Смоленское кладбище, Серафимовское кладбище) вступает прот. о. Михаил Бакулев. В управление другой ее частью (Спасо-Сенновский собор, Спасо-Преображенский собор и церковь св. князя Владимира — на станции Лисий Нос) вступает о. Сергий Румянцев.
Священники переглядывались в полном недоумении: так что же, значит, он уже не митрополит? В это время из соседней комнаты вышел хозяин (уже без рясы, одетый в штатский костюм). «Итак, теперь я не имею к Церкви никакого отношения, и сегодня мною подано заявление о снятии сана — работайте без меня, желаю вам успеха». Бывший митрополит, проводив их до лестницы, по-светски подал им на прощание руку.
«Вышли мы, как в воду опущенные, — вспоминает один из участников этой встречи, — написали сразу рапорт в Москву митрополиту Виталию, получили ответ о том, что будут даны указания, — и все: ни указаний, ни привета и ни ответа».
Через несколько дней в «Известиях» и в «Правде» было опубликовано отречение Н. Ф. Платонова. Текст его отречения мы здесь не приводим, так как он недавно перепечатан полностью в книге «Правда о религии» (М., 1959, с. 368–369).
На этом можно было бы поставить точку. С этого времени Николай Платонов уже не существует как церковный деятель — и не должен интересовать историка церкви. Но есть еще один фактор — психологический — и с этой точки зрения последние четыре года жизни Н. Ф. Платонова представляют собой захватывающий интерес. О чем думал, что чувствовал этот недавний религиозный вития, став антирелигиозным пропагандистом?
Первое время после отречения Н. Ф. Платонов бравировал своим новым положением. Часто он выступал с докладами в заводских и фабричных клубах. Советская власть благосклонно отнеслась к «кающемуся»: его отречение было напечатано в «Известиях» и в «Ленинградской правде». Вряд ли можно считать случайностью то, что сразу после отречения Платонова началось новое наступление на Церковь: через месяц после отречения Платонова был закрыт храм Спаса на Сенной — обновленческий кафедральный собор. Сразу после Пасхи был закрыт Андреевский собор. Еще через несколько месяцев была закрыта и церковь Смоленского кладбища — от всей обновленческой епархии в 1939 году остались лишь Спасо-Преображенс-кий собор и Серафимовское кладбище. Весь этот разгром был осуществлен, однако, исключительно административными методами: нам неизвестен ни один случай ухода из Церкви кого-либо из прихожан Андреевского собора. Самые верные почитатели Платонова, самые ярые его поклонники — такие, как Александра Ивановна Тележкина, без колебаний покинули Платонова — и он остался совершенно один.
Уныло и одиноко жили супруги Платоновы в маленькой квартирке на 6-й Линии. Правда, в 1939 году, на закате жизни, Платонова посетила последняя радость, в пятьдесят лет, за три года до смерти, он стал отцом: худосочный, слабый, полуживой ребенок был назван Андреем. «Все-таки, кажется, вам навеки остался памятен Андреевский собор», — сказал Н. Ф. Платонову один из его старых прихожан. «Да это не потому, это в честь… Жданова», — ответил бывший настоятель Андреевского собора.
Однако и эта запоздалая радость не украсила унылой жизни ре-
негата. «Живем мы одни, никто к нам не ходит, никто у нас не бывает», — жаловалась его супруга. «Ребенок слабый, ну, вдруг он умрет — а крестить нельзя», — печально говорила в другой раз Мария Александровна.
В это время Н. Ф. Платонов работал хранителем Музея истории религии. Ежедневно по ступенькам Казанского собора пробирался одетый в серое потертое пальто, с поповской шапкой на голове и с портфелем под мышкой, человек. Светлая бородка и очки — вид старого учителя. Это был бывший митрополит Ленинградский, много раз служивший в Казанском соборе в бытность свою архиепископом Гдовским — старшим викарием Ленинградской епархии. Выступления Платонова, собиравшие вначале довольно большое количество народу, постепенно перестали кого-либо интересовать — его доклады сплошь и рядом срывались по причине отсутствия слушателей. В газете «Безбожник», которая вновь стала выходить в это время в Москве и большим форматом, под редакцией Е. Ярославского, изредка печатались небольшие статейки Н. Ф. Платонова. В частности, перед Великим Постом, в 1941 году, была напечатана небольшая статейка «Исповедь», вульгарная и плоская, в которой повторялись затхлые мещанские, обывательские сплетни о священниках, под видом исповеди назначающих свидания женщинам.
Так дожили до войны — и война одним ударом разрушила унылое существование Платонова.
В августе 1941 года совершенно неожиданно и непонятно была арестована Мария Александровна — его жена (причины ареста неясны — говорят, что она обвинялась в спекуляции). Через месяц умер от голода двухлетний ребенок, отданный отцом кому-то на воспитание. В это же время эвакуировался из Ленинграда Музей истории религии. И хранитель музея в течение нескольких суток не спал, упаковывая фонды. Все было бережно упаковано и вывезено из Ленинграда — документы, картины, диаграммы, плакаты. Забыли вывезти лишь один ценный экспонат — самого злополучного хранителя музея. Подобно госпоже Раневской, хозяева забыли в оставленном доме своего старого и уже ненужного слугу…
Я увидел его в последний раз в ноябре 1941 года, в самое тяжелое время блокады, когда еженедельно уменьшалась продовольственная норма и на улицах Ленинграда появлялись первые трупы. В декабре Ленинград был уже завален ими. В небольшой столовке для научных работников (в Этнографическом переулке) я увидел его, сидящего в вестибюле, исхудавшего, бледного, жалкого… Я ни разу и не говорил с ним после его отречения и, встречая его на улице, демонстративно с ним не здоровался, но сейчас меня почему-то потянуло к нему, и, подойдя, я окликнул его по имени: «Николай Федорович». Встав, он вежливо поздоровался. Мы обменялись рукопожатием. «Как вы поживаете, Николай Федорович?» — спросил я. «Плохо, очень плохо, голубчик, семья распалась, а сейчас съел карточку, до двадцатого ничего не дадут», — сказал он упавшим голосом. Это значило, что он получил по продовольственной карточке ту мизерную норму, которая полагалась на десять дней. «С сердцем плохо — аорта…» — жаловался он. Я попробовал (со свойственной мне бестактностью) заговорить на идеологические темы — он устало махнул рукой: «Не знаю, не знаю, ничего я теперь не знаю».
«Конченый человек», — подумал я, отойдя от него. Конец наступил через несколько месяцев, весной. В феврале, всеми оставленный, одинокий, голодный, он постучался к Александре Ивановне Тележкиной — своей старой прихожанке, обожавшей его всю жизнь. Она открыла перед ним свои двери и приютила в своей маленькой комнатке своего бывшего владыку — и поделилась с ним последним куском хлеба.
И еще в одни двери постучался отверженец — в двери Церкви. На третьей неделе Великого Поста, в среду, во время литургии Преждеосвященных Даров, в Николо-Морском соборе происходила общая исповедь. Исповедовал престарелый протоиерей о. Владимир Румянцев. Неожиданно в толпу исповедников замешался Н. Ф. Платонов — и начал громко каяться, ударяя себя в грудь. Затем в общей массе он подошел к священнику. О. Владимир молча накрыл его епитрахилью и произнес разрешительную молитву.
«Господи, благодарю Тебя за то, что Ты простил меня! Веровал, верую и буду веровать!» — воскликнул он, отходя от Святой чаши.
Он умер на другой день, в холодную ленинградскую мартовскую погоду, и погребен на Смоленском кладбище в братской могиле, среди беспорядочной груды трупов умерших от голода людей.
