Ради тебя, Ленинград! (Из летописи «Дороги жизни») - Чечин Олег Иванович "Составитель" (читать книги .TXT) 📗
Я хорошо знала ее по Ладоге. Осенью 1942 года она вручала нашей комсомольской бригаде первую награду — патефон с единственной пластинкой «Память цветов». Не раз Катя перед отбоем забегала ко мне в палатку послушать сводку Информбюро. Радостные сообщения мы вместе отмечали танцами под патефон… После перевязки всех раненых отвезли в госпиталь. Когда меня оперировали, Шура Кондаурова, увидев, как извлекали осколок из легкого, закричала: «Доктор! Не трогайте Валю! Ей же больно!»
Врач сердито покосился на нее и задернул штору-простыню. Но еще долго я слышала, как плакала, жалея меня, моя подруга. Я ни разу не вскрикнула, стараясь не выдать при ней свою боль.
Никогда раньше я не думала, что так тяжка больничная жизнь. Днем — бесконечные процедуры, лекарства, перевязки. А по ночам — стоны раненых. Бодрость духа поддерживала в себе воспоминаниями…
…Я ушла в армию добровольцем в конце мая 1942 года по призыву комсомола. С Финляндского вокзала поезд доставил меня вместе с 167 другими комсомолками Ленинграда на станцию Ладожское озеро. Нас привезли на строительство военных объектов — пирсов, складов, подъездных путей. Никто из девчат этим не занимался в мирное время. Среди нас были работницы фабрик, парикмахеры, ткачи, студенты, но только не строители.
На первом построении наш взводный старшина Смолин безнадежно махнул рукой, так и не дождавшись от нас ровной шеренги:
— Какие из вас вояки? Слезы одни!
Он не скрывал своей досады — не такого ждали в батальоне пополнения. Личный состав стройбата не был укомплектован, всех здоровых солдат взяли на передовую.
Комбат М. З. Гусинский — молодой, невысокого роста военный инженер, с аккуратными черными усиками — не без смущения принял от старшины рапорт. Потом постоял, покачиваясь на высоких каблуках, холодно представился нам и пошел вдоль строя.
Поравнявшись с белокурой Зоей Кировой, командир батальона неожиданно остановился и скомандовал: «Кругом!» Зоя порозовела, плавно повернулась, с трудом приставляя ногу. У нее спадали сапоги, обрезанные под «боты». Пилотка с вырезом для косы сбилась набок. Зое пришлось придержать ее рукой.
— На первый раз простим ее, старшина! — насупился наш командир. — Но если еще кто будет портить казенное имущество, сажайте на гауптвахту!
Так началась наша армейская жизнь.
В августе нас впервые поставили в караул. Инструктаж перед этим проводил старшина Смолин. Он так убедительно рассказывал о диверсантах, что каждая из нас, стоя на посту, напряженно ловила малейший звук.
Представляю, как жутко было Зое Кировой, когда прямо на нее ночью вышел человек! Шел он уверенно, словно знал, что перед ним девчонка-новобранец.
От неожиданности Зоя подала сразу все команды часового, которым научил ее старшина. Нарушитель остановился, не зная, какую из них выполнять.
«Ложись!» — наконец опомнилась Зоя и выстрелила в воздух.
Нарушитель упал. Приказав не шевелиться, Зоя подошла поближе. Но как ни вглядывалась она в темноту — не могла рассмотреть лицо задержанного. Лишь когда на выстрел прибежал разводящий и посветил фонариком, Зоя увидела у своих ног комбата М. З. Гусинского. Часовой чуть не выронил винтовку.
Гусинского срочно вызвали в штаб. Он решил пройти туда напрямик, через пост, который старшина Смолин выставил в расположении батальона только этой ночью. Пост был «изобретен» им специально для того, чтобы натренировать нас нести караульную службу.
Комбат, видно, второпях не спросил у старшины или просто забыл пароль. Но он был в полной уверенности, что в темноте его не увидят и не задержат. Ведь на посту, оправдывался потом «нарушитель», стояла робкая девчонка, которая совсем недавно краснела, когда он отчитывал ее за «боты» в строю и самовольный вырез на пилотке для косы.
Зоя Кирова оказалась зорким часовым. За то, что она уложила на землю своего командира, ей была вынесена первая воинская благодарность. Так мы начали завоевывать в батальоне авторитет.
А мне впервые вынесли благодарность вместе с Верой Чувагиной в бухте Морье. Накануне пирсы здесь разбомбила фашистская авиация. Во время налета прекратилась выгрузка барж. Тяжело было видеть, что задерживалась доставка продовольствия и боеприпасов для Ленинграда.
Наш взвод занимался восстановлением разрушенных пирсов. Но меня с Верой Чувагиной прикрепили к водолазу. Он осматривал ряжи и сваи под водой. Мы должны были по очереди качать для него помпой воздух.
В то утро Ладогу не штормило. Пирсы все же слегка покачивало волной. Озеро запеленал туман, укрывая работающих от бомбежки. Я держала конец сигнальной веревки. Водолаз передал по ней условленный сигнал: «Я на грунте!» У меня оказалось свободными несколько минут.
У берега в Морье неглубоко. Иной раз в воде даже был виден водолазный шлем. Вера Чувагина работала на помпе, равномерно, как учили, подавая воздух. Мне было немного неловко сидеть с веревкой, как будто ничего не делая. Ведь другие в это время носили на пирсы доски и бревна, возили с берега груженные камнем тачки. Я несколько раз спрашивала Веру, не пора ли меняться. Но она не уступала своего места у помпы. Я уже решила, что буду проситься обратно к своим.
Туман рассеялся, проглянуло солнце. Но его лучи вместо радости принесли всем нам воздушную тревогу. С озера послышался тяжелый гул. Я быстро подала водолазу сигнал опасности и вместе с Верой Чувагиной стала качать помпу.
Но водолаз не торопился заканчивать свою работу на грунте.
— Что он там мешкает? — в сердцах подгоняли мы его. — Сейчас начнется бомбежка!
«Юнкерсы» вынырнули совсем низко в просвет облаков. От воя авиационных моторов задрожали даже деревянные настилы на пирсах. Вскоре послышался свист бомб.
В этот момент из воды показался водолазный шлем. Мне почудилось: бомбы летели прямо на него! Я бросилась к водолазу, чтобы помочь ему снять шлем, но грохот взрыва заставил упасть на пирс. Стена холодной воды обрушилась на меня.
Когда волна схлынула, я вспомнила, что в руке у меня конец сигнальной веревки:
— В озере водолаз! Он погибнет без воздуха! — закричала я и, пригнувшись, побежала по пирсу к помпе. Возле нее лежала растерянная Вера Чувагина.
— Валя, милая! — всхлипывала она. — Давай качать вместе!
Мы вдвоем навалились на помпу. Водолаз снова показался на поверхности. Прячась за пирс от самолетов, он медленно продвигался к нам. Без посторонней помощи ему нельзя было высвободить голову из шлема.
«Юнкерсы» делали один заход за другим. Нам казалось, что они постоянно висели над пирсами. Но мы не сбежали — лишь притворялись мертвыми, когда летчики пролетали над нами. Руки все равно не снимали с помпы. Как только затихала взрывная волна, мы продолжали качать воздух.
Не знаю, сколько времени длился этот налет. Когда он кончился, я никак не могла успокоиться, хотя видела, что водолаз цел и невредим. Мы осторожно сняли с него шлем.
— Спасибо, братишки! — первое, что он сказал нам. Это было сказано так тепло, что у нас обеих сами собой потекли слезы. Ведь мы и вправду человека спасли — своего, ладожского, родного!..
Осенью 1942 года в батальон пришло пополнение — девушки-комсомолки из Ленинградской области. «Старожилы» срочно взяли шефство над новенькими. Впрочем, работу нам дали такую, которую никто из нас не знал, — даже «старушка», 26-летняя Полина Бакунькина. До войны она жила в деревне и была привычна к любому труду. Но валкой леса, как и все мы, Полина никогда не занималась.
Трудно с непривычки спилить сосну. Сначала нужно засечь топором смолистый ствол — низко, под самый комель. Иначе дерево может зажать пилу или, падая, развернуться на лесорубов. Здесь важно учесть даже малейший порыв ветра. Он может по-своему уложить подпиленный ствол или заставить его повиснуть на высоком сколе, словно дуло откатившейся пушки.
Прыгала пила у девчонок — хоть плачь. Не было сил удержать ее ровно. А нормы для нас рассчитывались как для мужчин. Однажды новенькие разревелись, когда зажало пилу. Бригадир Полина Бакунькина не выдержала, крепко отругала их. Слезы от такого разговора сразу просохли. Девчата дружно отжали руками ствол и освободили пилу. Потом научились не теряться, даже когда дерево падало на них.
