Годы эмиграции - Вишняк Марк (книги без регистрации .TXT) 📗
Обращение встретило, в общем, сочувственное к себе отношение.
Как правило, сочувствие было платоническим и пассивным, тем не менее было сочувствием. Прошлое - своё и противников - при этом прикрывалось если не забвением, то умолчанием, Свое влияние здесь оказали разочарование и апатия: раз все прошлые попытки одинаково не удались, как возражать против тех, кто готов предпринять новую?! Среди тех же немногих, кто вне социалистических рядов были непричастны ни к восстанию Корнилова против Временного Правительства, ни к военным переворотам на севере и востоке, призыв к заветам Февральской революции встретил, конечно, безоговорочное одобрение. Среди этих последних были M. M. Винавер и И. П. Демидов. Но решающим для немногочисленного меньшинства диссидентов в партии кадетов было, конечно, отношение и мнение авторитетного лидера партии - П. Н. Милюкова.
Было общеизвестно, что в 1918 году Милюков резко изменил прежние свои взгляды на внутреннюю и внешнюю политику. Он стал сторонником восстановления Романовых на престоле и сменил союзническую ориентацию на германскую, от чего отказался на следующий день после заключения перемирия 11 ноября 1918 года, вновь став на сторону союзников-победителей. К чему пришел или придет Милюков в конце 1920 года оставалось под вопросом и для членов его партии до его приезда в Париж, куда его вызвали из Лондона единомышленники.
За несколько дней пребывания в Париже Милюков решительно поставил крест на свои политические шатания 1918-1919 годов. С такой же определенностью осудил он все прежние и возможные в будущем попытки одолеть большевиков военной победой на фронте, с какой раньше сам же поощрял и одобрял их. Военной диктатуре повсюду сопутствовало такое социальное окружение, которое {57} делало победу невозможной, - доказывал Милюков.
И он беспощадно изобличал последнего по времени диктатора, барона Врангеля, который и после эвакуации Крыма заявил претензию представлять Россию вовне. Лидер кадетской партии завершил круг: подвинувшись значительно вправо, он вернулся к исходным позициям Февраля и стал их отстаивать столь же ревностно даже против своих недавних единомышленников - Петрункевича, Набокова, Долгорукова, Астрова, - как раньше нападал вместе с ними на левых и, в частности, на социалистов-революционеров даже умеренного толка.
Не приходится отрицать, что созыв Совещания членов Учредительного Собрания был актом политическим, и самоё Совещание, даже без претензии на власть или представительство, было учреждением политическим, хотя и крайне ограниченным по объему компетенции, месту действий, составу участников и практическим возможностям. То, что служило рабочим аппаратом Совещанию, было очень немногочисленно, ибо материальные средства были крайне скудны и вскоре истощились, что сделало чрезвычайно затруднительным общение не с Россией только, но и с находившимися за ее пределами членами Учредительного Собрания.
Открытое 7 января 1921 года, Совещание было закрыто 21 января в предположении, что в неопределенном будущем состоится следующая его сессия. За две недели было семь заседаний, не всегда протекавших гладко. Вне советской России оказалось 56 членов Учредительного Собрания. Трое отказались от участия, - очевидно, были непримиримыми противниками Учредительного Собрания 1917 года. 8 членов не откликнулись на приглашение, а 12 не могли ответить за дальностью местонахождения. Из 33-х участников Совещания большинство составляли эсеры, во главе с Керенским, Авксентьевым, Брешковской, Черновым, Рудневым, Минором. Кадеты были представлены всего пятью лицами, но весьма видными:
Милюковым, Винавером, Маклаковым, Родичевым, Коноваловым. От эн-эсов присутствовал Чайковский. От казаков - Харламов. От мусульман - Максудов, Тухтаров, Исхаков. Правее кадет был Мейендорф, левее - Булат.
Председателем был избран Авксентьев. В краткой речи он повторил, что, "собираясь здесь в тяжелый момент нашей истории, мы не претендуем ни на организацию власти, ни на руководство тем народным движением, которое развивается в самой России. Мы собираемся не во имя наших прав, а во имя наших обязательств, глубоко нами сознаваемых, по отношению к избравшему нас народу. Наши обязательства имеют, так сказать, характер международный".
Каждая группа огласила свое заявление, которое, упомянув о прошлом, посвящалось краткой оценке политического положения в России. Все декларации согласно подчеркивали, что Совещание не имеет в виду образование нового органа власти. Не обошлось и без заявки фракционных позиций. Так, декларация кадет, оглашенная Милюковым, начиналась с оговорки, что фракция участвует в совещании, "исходя из мысли, что целью Совещания не может быть {58} создание какого-либо органа власти или возрождение к жизни Учредительного Собрания 1917 года".
Оговорка эта была совершенно никчемной демонстрацией против Учредительного Собрания 1917 года, какой была и демонстрация Чернова в пользу того же Собрания, когда он заявил, что, как председатель Учредительного Собрания 1917 года, он не считает себя вправе участвовать в собрании частной группы, каковой является данная конференция, и что сочтет своим "долгом собрать всех членов Учредительного Собрания на территории советской России", когда борьба народных масс, "преодолев все диктатуры справа и слева, расчистит для этого дорогу".
Свою оговорку Милюков повторил неделю спустя при обсуждении проекта резолюции о новообразованных окраинных с Россией государствах. Он говорил вслед за мной, предложившим резолюцию от имени членов Совещания эсеров и закончившим аргументацию в защиту общероссийского федеративного сосуществования на основе миролюбивого соглашения, ссылкой на принятую в заседании Учредительного Собрания формулировку федеративного принципа. Милюков полностью одобрил текст резолюции, само федеративное начало и метод его осуществления, принял даже "упоминание" об Учредительном Собрании 1917 года, но только "в предположении, что при этом не имеется в виду создать какой-либо прецедент для оживления этого учреждения" и что разумеется "здесь принцип федеративного строя, а не способ его осуществления, который, конечно, 15 января 1921 года совершенно не тот, каким был 5 января 1918 года".
Последующие ораторы: Максудов, Чайковский, Харламов соглашались с предложенной резолюцией без оговорок, и она была принята единогласно.
Всё Совещание по всем пунктам намеченной программы прошло в общем с редким для русских политических собраний единодушием, - характерным для начального периода Февральской революции и утраченным позднее, до Совещания и после него. Милюков, правда, еще раз вернулся к, очевидно больному для него по внутрипартийным спорам, вопросу о возрождении Учредительного Собрания 1917 года. Но это не имело никакого значения.
Единственное серьезное разногласие возникло при обсуждении, так называемого, национального вопроса. Все три члена Совещания, представлявшие татар-мусульман внутренней России - Максудов, Тухтаров и Исхаков, солидарные с членами Совещания по всем вопросам, никак не соглашались с доводами, которыми их пытались переубедить публично и в частных собраниях представители фракций: Милюков, я и даже представители латышской и литовской национальностей Брушвит и Булат. Брушвит взывал, "как сын латышского народа, который я безумно люблю", и который знает, что "свобода и право моего народа завоевываются не на Двине, а на равнинах России"; и Булат - как "литовец... достаточно сражавшийся во второй и третьей Думе за права национальности", который доказывал, что "творя дело государственное и думая о том, как {59} бы для всех устроить лучше, нужно посмотреть на общую пашню, а потом уже на свою частную" ("Бюллетень Совещания членов Всероссийского Учредительного Собрания", No 5, 26. l. 1921 г. Плохо изданный, на скверной бумаге, и в спешке с изъянами отредактированный, Бюллетень этот получил очень ограниченное распространение. В дальнейшем он цитирован поэтому подробнее, чем, может быть, следовало бы.).
И сейчас думаю, как и тогда утверждал не я один, что по существу между резолюцией, одобренной всеми группами Совещания, кроме татар-мусульман, и этими последними, разница сводилась лишь к более общей формулировке или большей детализации с некоторыми преувеличениями, которые отстаивали наши оппоненты, а нам казались неприемлемыми. И они именовали свои предложения, как и мы в нашей резолюции, - требованием "национально-культурной автономии". Но пункт 4-й их предложений предусматривал "право на участие через своего уполномоченного представителя в высшей правительственной власти", что выходило уже за пределы национально-культурной автономии и, при наличии громадного числа национальностей в России, было практически неосуществимо, если бы не стало привилегией лишь некоторых избранных национальностей.
