Москва купеческая - Бурышкин П. А. (мир книг TXT) 📗
Это были чиновники, которые родились в купечестве, но потом совсем от него отошли, уйдя целиком на государственную службу, чиновники, которые не прочь были получить генеральство, а следовательно и дворянство, оставаясь все-таки при своих делах и сидя у себя в амбаре. Препятствий к этому, с сословной точки зрения, не было, так как для участия в промышленном или торговом деле, благодаря акционерной форме предприятий, не нужно было принадлежать к купеческому сословию.
Пресловутая «Табель о рангах» открывала широкие возможности для государственной службы. Много было почетных мировых судей, — это была служба по министерству юстиции. Попечители и устроители училищ «служили» либо по министерству народного просвещения, либо торговли и промышленности. Городским деятелям открывалась дорога по министерству внутренних дел и, наконец, для «благотворителей» бывала доступной, и самой легкой служба по ведомству учреждениями Императрицы Марии. По «благотворительных», как говорили, «бирюзовых» генералов — не любили.
Любопытно привести, как справку, один из отзывов об уходе в дворянство, который, несомненно, отражает настроение своей эпохи. Это отзыв Кокорева. Вот что он пишет:
«Не подлежит никакому сомнению верность всем известного определения, что подъем промышленности составляет главное условие народного благоденствия и силы государства. У нас этот подъем не только не заметен, но даже наоборот, видны доказательства движения назад, явно выражающиеся в упадке производительных сил. Причиной этому особая болезнь некоторых лиц коммерческого сословия, поддерживаемая, к несчастью, так сказать поблажаемая в смысле удовлетворения болезненных желаний. Эта болезнь — чинобесие.
По общему мнению всех истинных патриотов и здравомыслящих людей, дезертирство из коммерческого сословия в другие сословия должно быть прекращено. Если бы стремление к переходу из купеческого сословия в чиновничество охватило собою наш фабричный округ в губерниях Московской и Владимирской, тогда бы Иваново-Вознесенск, Шуя и все Кинешмские и другие фабрики изобразили бы из себя, через несколько десятков лет, совершенные развалины.
Сыновья действительных статских советников нашли бы унизительным для себя сидеть в конторе или амбаре, где продаются фабричные товары.»
В этом отзыве есть, конечно, очень много верного, но, как это часто бывает, у Кокорева краски сильно сгущены. «Чинобесие», конечно, было, но не было эпидемией. В конце концов, в дворянство ушло не так уж много купеческих семей. Да и то, в отношении ушедших нужно иметь в виду то, что многие семьи переставали заниматься промышленной и торговой деятельностью и без того, чтобы непременно уйти в дворянство. Может быть, трудно найти объяснение тому обстоятельству, что среди московского купечества было очень мало фамилий, которые насчитывали бы более ста лет существования, но это факт.
Редко в каком деле было три или четыре поколения. Или выходили из дела, или сходили на нет. Во всяком случае, было очень немного таких, которые из года в год, из поколения в поколение, с равной силой и значением сохраняли бы свое место в народно-хозяйственной жизни — и в производстве, и в профессиональных представительствах.
В заключение всей вышеобрисованной (может быть, несколько бессистемно) общей картины торгово-промышленной Москвы довоенного времени, мне кажется необходимым отметить еще некоторые штрихи, характерные для русской промышленной жизни. Они не являются исключительно присущими Москве, они носят всероссийский характер, но в Москве, думается мне, они выявились с наибольшей яркостью и рельефностью.
Прежде всего нужно помнить, что по условиям жизни в России, всякое производство, всякие промысла имели не только хозяйственное, но и культурное значение. Даже кустарная промышленность неизменно являлась фактором, повышавшим не только материальные, но и культурные условия, заставляя население отходить от старозаветного уклада жизни и воспринимать, так или иначе, иные культурные навыки и методы. А фабрика всегда, как правило, являлась там, где обычно была и больница, и школа, и фабричная лавка, а иногда и фабричный театр и библиотека. Не мало было таких предприятий, которые смотрели на обслуживание окрестного населения, как на свою повинность, что было тем более естественно, что и рабочая масса обычно выходила из того же окрестного населения.
Правда, все это было часто потому, что земство не было в состоянии обслужить население — не по своей вине, конечно, — но при общей культурной отсталости всякая крупная хозяйственная единица могла многое сделать и, зачастую, делала. И все промышленные уезды, Московской, Владимирской губерний и на юге обычно были лучшими, в смысле обслуживания потребностей населения. В этом направлении имело значение и то обстоятельство, что в уездах с развитою промышленностью вся тяжесть местного обложения ложилась не на земельную собственность, а на фабрики и заводы, следовательно, налоги поступали исправно и в более высоком размере, что, конечно, давало и земству возможность расширить свою деятельность.
Кроме того, фабрично-заводская рабочая среда была, за последние тридцать-сорок лет, объектом революционной пропаганды, подчас весьма интенсивной. Не входя в оценку политической и даже экономической стороны этого вопроса, нельзя не отметить, что такая пропаганда, несомненно, поднимала культурный уровень рабочей массы, и фабричные рабочие стали сильно разниться от крестьян. Мне пришлось раньше указывать на отношение отдельных русских общественных групп, например, славянофилов, — к «фабричным». В некоторых отношениях их суровая критика имела основание, но нельзя отрицать, что уход на фабрику выводил крестьян из прежней их косности и невежества.
Далее, самое отношение «предпринимателя» к своему делу было несколько иным, чем теперь на Западе, или в Америке. На свою деятельность смотрели не только или не столько, как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует по нему отчета, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели, как на выполнение какого-то свыше назначенного долга.
Нужно сказать вообще, что в России не было того «культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной среде, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то, что неприязненное, а мало доброжелательное отношение. Помню, по своему опыту, что в студенческие времена, когда была выдвинута моя кандидатура на должность председателя общества взаимопомощи студентов юристов, против меня главным возражением было то, что я «хожу в церковь» и «приезжаю иногда в университет на своей лошади». Правда, я все-таки был выбран, но потому, что уже долго в этом обществе работал.
Даже в купеческих группировках и на бирже богатство не играло решающей роли. Почти все главные руководители отдельных организаций обычно бывали не очень богатые люди. Таковыми были и Найденов, и Крестовников или Гужон. Бывали и исключения, но сравнительно редко. Да кроме того, всегда интересовались происхождением богатства, недаром Найденов говорил, что Москва ни ростовщиков, ни откупщиков (Откупщики — это люди, бравшие на откуп торговлю водкой в тех или иных губерниях.) не любит.
Не любили и не уважали также и тех, в основе благосостояния коих был «неплатеж», когда «выворачивали шубу», с тем, чтобы нажиться на сделке с кредиторами. Надо сказать, что прежние русские законы плохо защищали кредитора: можно было почти безнаказанно перевести свое имущество на чужое имя и лишить таким образом кредитора возможности наложить на него арест.
Незадолго перед войной, в провинции была целая эпидемия неплатежей, иногда носивших почти уголовный характер. Москва усиленно боролась с этим печальным явлением: разрабатывался вопрос о пересмотре законодательства — существовали особо созданные комиссии для этой цели, и биржевой комитет стал отказывать в «администрации», а направлял дело в «конкурс», то есть на ликвидацию, при малейших признаках злостности. Правда, в последние годы, когда ряд больших фирм, под влиянием кризиса в хлопковом промысле, испытывал денежные затруднения, многие предприятия получили реорганизацию своего внутреннего устройства, с преобладающим банковским влиянием, но интересы кредиторов при этом не страдали.
