Сын бомбардира - Лезинский Михаил (библиотека книг .TXT) 📗
Село солнце, когда поступил приказ покинуть южную часть города.
— Не уйдём с бастионов! Не велел Павел Степанович!.. Пусть сухопутное начальство уходит, а матросы до последнего останутся здесь! — Батарейцы не прячут слёз.
В этих возгласах тонет голос командира редута Ханджогло:
— Поймите, это бесполезно. Только лишние смерти. Без Малахова нам не удержаться…
С редута Шварца горящие улицы кажутся стоглавым змеем. Сжав обветренные губы, батарейцы отходят на построение. Молча заклёпывают орудия, забирают принадлежности. Над ними продолжает грохотать и бесноваться небо.
Колька взвалил на плечи тяжёлый ранец, оставшийся от Евтихия Лоика, взял в руки маленький прибойник, в последний раз взглянул на свои искорёженные мортирки: «До свидания, мои дорогие! Я ещё вернусь!..»
Мы идём по улице, выросшей на месте легендарного редута — по улице Шварца. Михаила Павловича Шварца.
Как защитники отходили с редута? Пожалуй, по этому спуску, на который сейчас смотрят хозяйственные дворы пироговской больницы с мощными, будто средневековыми, откосами из тяжёлого бута. Или нет, вероятнее всего, войска стекались а лощину за пятым бастионом. Потом шли к району нынешней площади Восставших. Спускались к оврагу, на месте которого теперь улица адмирала Октябрьского. Героя Советского Союза Филиппа Сергеевича Октябрьского — одного яз руководителей второй обороны Севастополя в Великую Отечественную войну.
Улица Шварца — затишная, приземистая, метров двести — не больше. С её высоты виден Исторический бульвар — бывший четвёртый бастион, с горделивым шатром Панорамы Pyбo, телевизионной вышкой и огромным»чёртовым колесом»в парке.
Улицу Шварца со всех сторон обступили новые пятиэтажные дома. Да и к самой улочке ужа подбираются бульдозеры.
В проходе между двориками стоят несколько человек, оживлённо беседуют. У одного в руках развёрнутый чертёж, остальные то и дело заглядывают в большущий лист, жестами показывают вдоль улицы, куда-то за неё, на спуск.
Мы подошли ближе. Услышали голос высокого мужчины в очках:
— Раиса Ивановна, эта высотка прекрасно садится вот здесь.
— Я всё понимаю, Валентин Михайлович, но вы должны учесть…
Группа городских архитекторов. На их планшете — фрагменте генерального плана застройки Севастополя — уже нет тихого и полусонного переулка. Там вдоль южного склона улицы Шварца тянутся белоснежные высотные башни из стекла и бетона. И чем-то неуловимым они — ультрасовременные строения — ближе по духу, по символике, что ли, к мужественному и гордому слову редут, чем старые домики. Хотя и построены эти домики по большей части из камней легендарного укрепления.
Станислав сказал вдруг:
— А ведь Коля Пищенко — это сын полка. В Отечественную именно так и называли бы.
Всё правильно: сын бомбардира — сын полка.
Стал накрапывать дождик. Пора было возвращаться. Мы вышли к кладбищу Коммунаров, где высится бронзовый стяг над могилой лейтенанта Шмидта. Потом зашагали вниз, как тогда матросы и солдаты, покидая бастионы, зашагали следом за Николкой Пищенко по улице адмирала Октябрьского к улице Большой Морской…
Они прошли метров двести. Позади раздался взрыв, затем — другой, третий… Повернув головы, отступающие увидели клубы рыжего дыма над своим редутом. А взрывы всё продолжались…
Николка отвёл глаза от пожарища и тут заметил Алёнку. Она брела навстречу босиком, в разорванном и обгоревшем платье. Когда отряд поравнялся с ней, Голубоглазка молча подошла к Кольке и так же молча зашагала рядом.
По развороченной, пылавшей улице они подошли к Графской пристани. Там скопилось множество народа; пехотные роты, матросы, артиллеристы. Испуганно храпели кони и косились на пылавшие коробки домов. Стонали раненые на повозках. Раздавались команды, крики, но разобрать отдельные слова в этом шуме было невозможно.
Колька и Алёна стояли в шеренге, бессмысленно глядя на происходящее. Лишь через многие минуты тяжёлого молчания мальчик спросил:
— А что… мать-то?
— Бомбой её сразу, — ответила Алёна. — Всё roрело…
И больше не могла вымолвить ни слова. Послышалась команда лейтенанта Ханджогло:
— Проходите ближе!
Продвинулись ещё метров на десять. И снова остановились. Все глядели на бухту, через которую пролёг понтонный мост к Северной стороне. Мост начинался рядом с Графской пристанью и выходил к Михайловской батарее. По нему бесконечным потоком шли войска, обстреливаемые с дальних бастионов, уже занятых противником.
По рейду сновали лодки, раздавались крики и ругань перевозчиков. На противоположной стороне бухты горело большое строение, освещая высадку, — значит, снаряды вражеских батарей уже долетели до Северной, Над водой то тут, то там выпрыгивали рваные всплески и, пенясь, оседали в тёмные волны. Покачивались и скрипели понтоны. Неровно постукивали по дощатому настилу колёса телег и пушек.
Наконец вступили на мост. Двигались медленно, густой молчаливой массой. Мальчуган шёл у самого края настила, чтобы Алёнку ненароком не столкнули в воду. Прошли четверть расстояния — движение опять застопорилось. Впереди разорвалась бомба, и там спешно расчищали мост, убирая раненых и убитых… Колонна снова пришла в движение.
Порою люди оглядывались, и усталые глаза видели всхолмлённый город, окутанный дымом, в клочьях пожарищ. Но туда, где, казалось, уже никого не могло быть, продолжали лететь ядра и тяжёлые разрывные снаряды.
Посредине рейда медленно и страшно оседали в воду шесть боевых кораблей и несколько пароходов. Всю оборону они из Южной бухты обстреливали противника. И вот могучие корпуса уже почти полностью поглотила вода. Вздрагивали, словно от озноба, голые, беззащитные мачты. Ещё минута, другая, и над кораблями злорадно заплещут волны.
Матросы останавливаются и жёсткими рукавами бушлатов вытирают глаза. Раскаты бомбардировки кажутся траурным салютом…
Вышли на скалистый берег. Движение по мосту почти прекратилось. Сверху стало видно, как начали разводить понтоны.
Над рыжим облаком, покрывающим город, блестели яркие, удивительно спокойные звёзды. Небо было невероятно чистое и чуть–чуть сонное.
А город продолжал гореть. Сотни костров полыхали вдали, порою исчезая в дыму и снова отчётливо появляясь.
Удивлённо смолкли вражеские батареи, но взрывы продолжались. От раскалённого воздуха вспыхивали пороховые погреба и склады. Последние вздохи многострадального Севастополя…
Кто-то положил руку на Колькино плечо. Парнишка оглянулся и с трудом узнал в грязном подростке в разорванном мундире прапорщика Фёдора Тополчанова. Он одним из последних перешёл мост, до конца участвуя во взрывных работах.
Колька тихо сказал:
— Всё. Нет больше редута.
— И города нет, Николка.
— Значит, в город входят? — спросил Колька, будто до него сейчас дошёл страшный смысл свершившегося.
— Да, — Тополчанов опустил голову.
— Входят… в город, — прошептала Алёнка.
Тогда они ещё не могли знать, что неприятель в течение двух последующих дней не осмелится вступить в груды развалин, носящих имя Севастополя…
Они стояли втроём и глядели на город. Рядом морской офицер при свете факела читал приказ по Южной армии и военно–морским силам в Крыму:
— «Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагу Севастополь. Но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году! Москва стоит Севастополя! Мы её оставили после бессмертной битвы под Бородином — тристасорокадевятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино…»
Слова звучали величаво и печально. Колыхались факелы над обнажёнными головами матросов, солдат, горожан.
— «Но не Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой 1812 год. Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одни пылающие развалины города, собственной рукой зажжённого, удержав за нами честь обороны, которую дети и внучата наши с гордостью передадут отдалённому потомству!»
