Ветер времени - Балашов Дмитрий Михайлович (книги бесплатно .TXT) 📗
– Тебя, сыну и брате, Бог воззвах от утробы матери твоея и нарек обителью Святой Троицы! – возразил он, примолвив в ответ на новые уставные отрицания Сергия: – Возлюбленне! Вся добрая стяжал еси, а послушания не имеши!
Якута, неведомо как вступивший в покой и доныне молчавший, тут тоже подал голос, подтвердив, что вся братия жаждет видеть Сергия игуменом.
– Как угодно Господу, тако и буди, – сказал Сергий, наконец вставая и кланяясь. – Благослови Господь во веки веков!
– Аминь! – ответили хором все трое, и как-то на миг стало не о чем говорить.
Афанасий, обретший наконец вновь свое прежнее достоинство, благословил и отпустил братьев до утра, до поставления в сан.
Сергий всю ночь, не ложась, простоял на молитве.
Само поставление совершилось торжественно и просто. Епископ Афанасий в праздничных ризах, повелев клирикам войти в алтарь и приготовить потребное, сам ввел Сергия в церковь, пустынную в этот час, и, поставя прямь царских врат, повелел читать Символ веры.
– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и не видимым… – читал наизусть Сергий, слушая, как отчетисто отдаются под сводами просторного шатрового рубленого храма древние, утвержденные святыми соборами слова. – И во единого Господа Иисуса Христа, сына Божия, единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, им же вся быша…
За каждое из этих слов велась вековая борьба, пролиты потоки крови, споры на святых соборах доходили до драк. «Единосущным» или «подобосущным» называть Спасителя? Во «единого Бога» или «Бога и Сына», как говорят латиняне? (И, следовательно, что освещает собою Символ веры: соборность, где под властью единого каждый способен к духовному обожению, или феодально-иерархическую лестницу чинов и званий, опрокинутую от земли к небу?) Сколько пройдено ступеней, пока утвержденный Никейским и Халкидонским соборами Символ веры принял его нынешний вид, связав христианство с поздней античной философией и отмежевав от враждебного ему иудаизма, а православный Восток отделивши от католического Запада!
– Нас ради человек и нашего ради спасения, – отчетисто произносит Сергий (и торжественность минуты возрастает с каждым речением), – сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшаяся. («Да, да! Именно так! И все еретики будут как бешеные псы кидаться на это утверждение соборных отцов, то сомневаясь, как Арий, в божественной природе Спасителя, то, как монофизиты, отвергая человеческое естество Христа. Меж тем и весь-то зримый мир, пронизанный божественными энергиями, разве не постоянно творимое у нас на глазах двуединое чудо? Чудо, которое создано предвечной любовью, а не силою зла, как утверждают манихеи, и не бесстрастным разумом, «нусом» неоплатоников»).
– Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. («Да, страдал! Именно страдал и мучился и молил: «Да минет меня чаша сия!» – как и всякий смертный; и в том, в земных страстях, в страдании Спасителя, – надежда всех тех, за кого отдал он свою земную жизнь, всех христиан».)
– И воскресшего в третий день по Писанием («Не о чуде ли воскресения Христова больше всего идет великая пря христиан с иудеями и невегласами?»)
– И восшедшего на небеса, и седяша одесную Отца. И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца!
Сергий приостанавливается и молча глядит в алтарь. Афанасий, вздрогнув, не враз понимает, что посвящаемый отнюдь не забыл Символа веры, а попросту хочет отделить основную часть от дополнения, возникшего после споров о триедином существе Божества. (Триедином и нераздельном, что окончательно отделило христиан от иудеев, как и от позже явившихся мусульман.)
– И в Духа Святого, Господа, Животворящего, – с силою продолжает Сергий, – иже от Отца исходящего, иже со Отцом и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшего пророки. Во едину святую соборную и апостольскую церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь!
Проходят тысячелетия, и меняется система символов (не важно, верных или неверных. Принятый символ всегда верен, а отвергнутый – неверен всегда). Но в 1354 году от Рождества Христова в европейском мире все это было основою любого суждения – философского, политического, юридического и, что для нас теперь важнее всего, основою национального бытия русской земли, основою нашей самостоятельной государственности.
А человек, стоящий сейчас перед алтарем и посвящаемый в сан иерея, сумел найти и сделать внятными для своих современников такие стороны древнего византийского мировоззрения, которые помогли рожденным в эти мгновения детям выйти воинами на Куликово поле и определили духовную и нравственную природу нации на века вперед.
Окончив Символ веры, Сергий еще постоял недвижимо, вслушиваясь в замирающую силу священных слов. Потом опустился на одно колено и склонил выю, отдавая себя Афанасию, который, крестообразно ознаменовав склоненную голову Сергия и накрыв его епитрахилью, читает посвятительную молитву, нарекая ставленника иподьяконом, а вслед затем, еще до литургии и без перерыва, – дьяконом. И затем начинается обедня, во время которой ставленник должен стоять слева от престола, держа в руках дискос с частью агнца.
До второго дня Сергий, помимо святых даров, опять не вкушал ничего и снова простоял ночь на молитве, читая «неусыпающую» Псалтырь.
Назавтра Афанасий – точно так же, перед обеднею, – посвятил Сергия в иерейский сан, поставив его уже теперь на оба колена справа от престола, с челом, склоненным на крестообразно сложенные руки, и вдругорядь накрывши его своею епитрахилью.
Посвящение во священника давало Сергию наконец право стать игуменом Троицкого монастыря.
Теперь Афанасий повелел ему своими руками приготовить и принести причастную жертву, после чего, опять же впервые, совершить литургию в храме.
У Сергия, испекшего многие тысячи просфор и навычного к любому, самому тонкому ручному труду, когда он впервые в жизни крохотным копьецом вынимал освященные частицы, непослушно задрожали руки. Он едва не уронил дискос, не ведал, куда положил копьецо, а когда уже перенес жертву на алтарь, сложил частицы в потир с разбавленным красным греческим вином и накрыл платом, то в миг пресуществления почти потерял сознание…
После литургии Афанасий зазвал новопоставленного игумена к себе. Духовная беседа их была кратка, ибо волынский епископ, присмотрясь наконец к Сергию, начал понимать, вернее – ощущать незримый ток энергий, исходящий от этого удивительного монаха на окружающих.
– Что мне рещи тебе, брате? – вымолвил он, заключая беседу. – Мню, великую пользу возможешь ты принести людям, окрест сущим, да и всему княжению владимирскому! Трудись! Сам Господь… да и владыко Алексий ходатайствуют за тебя!
III. Священный город
Лунный свет обливал бесконечное скопище возвышенных палат и хором, куполов и арок, с гульбищами и террасами, в купах дерев и мраморных цветных колоннадах, называемое большим, священным, богохранимым дворцом византийских владык. И странным образом в призрачном свете луны все здания виделись целыми, хоть и полупрозрачными, открываясь взору от форума Августеона и вплоть до ипподрома и Скил. Даже давно обрушенный триклин Юстиниана с золоченой тусклою кровлею воскресал, подымаясь в отдалении. И во всех залах, переходах, галереях и портиках зарождалось тьмочисленное призрачное движение.
В открытых, украшенных фонтанами фиалах собирались зелено-голубые дружины димов. Чернь в неразличимо серых хламидах заливала Августеон. Не было видно лиц, не слышно гула толпы, но во всем этом неясном движении чуялось нараставшее с каждым мигом напряженное ожидание.
Сквозь льдистые стены дворцов прозревалось мерцание загорающихся друг за другом огней в кандилах и поликандилах под комарами Золотой палаты и в конхах дворцовых храмов.
