Октябрь (История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор" (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Клод Анэ, официозный французский журналист в Петрограде, искренно удивлялся: бестолковые русские делают революцию не так, как он вычитал в старых книгах. «Город спокоен»! Анэ сносится по телефону, принимает визиты, выходит из дому. Солдаты, которые пересекают ему на Мойке дорогу, шествуют в полном порядке, «как при старом режиме». На Миллионной многочисленные патрули. Нигде ни выстрела. Огромная площадь Зимнего в этот полуденный час еще почти пуста. Патрули на Морской и Невском. У солдат видна выправка, одеты безупречно. На первый взгляд представляется несомненным, что это войска правительства. На Мариинской площади, откуда Анэ собирался проникнуть в предпарламент, его задерживают солдаты и матросы, «право же, очень вежливые». Две улицы, примыкающие ко дворцу, забаррикадированы автомобилями и повозками. Тут же броневик. Это все подчинено Смольному. Военно-революционный комитет выслал по городу патрули, выставил свои караулы, распустил предпарламент, владычествует над столицей и установил в ней порядок, «невиданный с тех пор, как наступила революция». Вечером дворничиха сообщает французскому жильцу, что из советского штаба принесли номера телефонов, по которым можно во всякое время вызвать военную помощь в случае нападения или подозрительных обысков. «Поистине, нас никогда лучше не охраняли».
Все перекрестки охраняются красногвардейцами. Повсюду патрули, мимо быстро проезжает несколько броневиков. То там, то здесь раздаются выстрелы. При каждом из них зеваки, которых огромная толпа, разбегаются, плюхаются на землю, прижимаются к стенам и набиваются в подъезды, но любопытство сильно, и вскоре они со смехом собираются снова.
Мы выставили оцепление от набережной Невы по всему участку заставы и послали патрули и разведку по все стороны. На площади Зимнего дворца стояли два юнкерских училища, женский батальон, артиллерия Константиновского училища и казаки. Юнкерские патрули ходили по набережной, по Миллионной улице и в сторону Невского. Павловцы стали обезоруживать патрули юнкеров и отводить их в казармы, вследствие чего юнкера перестали ходить и стояли только в оцеплении на самой площади.
Наше оцепление никого не пропускало. Автомобили задерживались. В штаб приводили разных пассажиров — коммерсантов, адвокатов, иностранцев, офицеров, — мы их отпускали, оставляя себе машины. Вскоре привели приличного господина с портфелем, который возмущенно протестовал:
— Что у вас тут делается? Это безобразие! Меня смели задержать — я министр Прокопович! Я спешу на заседание правительства.
Мы ему сказали:
— Правительства этого больше нет. Мы вас отправим в Смольный.
— Это самоуправство! — волновался министр. — Вы не смеете! Вы понесете тяжелую ответственность. Вы понимаете ли, что вы делаете?
— Мы делаем революцию.
— Черт знает что! Это разбой среди белого дня.
После Прокоповича попались еще два министра — Карташев, министр по религиозным делам, и управляющий делами Временного правительства. Эти так испугались, что уж ни о чем не спорили, а только просили, чтоб их отпустили домой. Но мы таких важных лиц отправляли в автомобилях с конвоем в Смольный.
Вскоре пришли два отряда Красной гвардии из Выборгского и Петроградского районов. Они поместились пока в казармах, где ожидали уже готовые роты павловцев, одетых по-походному.
Хотя в течение дня периодически слышалась стрельба, но большевики не встретили практически никакого сопротивления, поскольку правительство не позаботилось о том, чтобы организовать какие-либо силы для своей защиты. Во второй половине дня я прошел вдоль набережной до площади перед Зимним дворцом и издали наблюдал, как войска окружили одно из правительственных зданий и требовали его освободить. На самой набережной все было более или менее спокойно, только группы вооруженных солдат расположились у мостов.
В Смольный я попал около трех часов. Картина была в общем та же. Но людей было еще больше, и беспорядок увеличился. Защитников налицо было много, но сомневаюсь, чтобы защита могла быть стойкой и организованной.
По темному, заплеванному коридору я прямо прошел в Большой зал. Он был полон, и не было ни малейшего намека на порядок и благообразие. Происходило заседание. Троцкий председательствовал. Но за колоннами плохо слушали, и сновали взад и вперед вооруженные люди.
Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипловато-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз… Ба! Это — Ленин. Он появился в этот день после четырехмесячного пребывания в «подземельях». Ну, стало быть, тут окончательно торжествуют победу.
Троцкий «представил» собранию Ленина и дал ему слово для доклада о власти Советов. Ленину устроили бурную овацию… Во время его речи я прошел вперед и с кем-то из знакомых стал за колоннами с правой от входа стороны. Я не очень хорошо слушал, что говорит Ленин. Кажется, меня больше интересовало настроение массы. Несмотря на широковещательные заявления Троцкого, я не замечал ни энтузиазма, ни праздничного настроения. Может быть, слишком привыкли к головокружительным событиям. Может быть, устали. Может быть, немножко недоумевали, что из всего этого выйдет, и сомневались, как бы чего не вышло.
Правительство по-прежнему заседало в Зимнем дворце, но оно уже стало только тенью самого себя. Политически оно уже не существовало. Зимний дворец в течение 25 октября постепенно оцеплялся нашими войсками со всех сторон. В час дня я докладывал Петроградскому Совету о положении вещей. Вот как изображает этот доклад газетный отчет: «От имени Военно-Революционного Комитета объявляю, что Временного правительства больше не существует. (Аплодисменты). Отдельные министры подвергнуты аресту. („Браво!“). Другие будут арестованы в ближайшие дни или часы. (Аплодисменты). Революционный гарнизон, состоящий в распоряжении Военно-Революционного Комитета, распустил собрание Предпарламента. (Шумные аплодисменты). Мы здесь бодрствовали ночью и по телефонной проволоке следили, как отряды революционных солдат и рабочей гвардии бесшумно исполняли свое дело. Обыватель мирно спал и не знал, что в это время одна власть сменяется другой. Вокзалы, почта, телеграф, Петроградское Телеграфное Агентство, Государственный банк заняты. (Шумные аплодисменты). Зимний дворец еще не взят, но судьба его решится в течение ближайших минут. (Аплодисменты)».
Этот голый отчет способен дать неправильное представление о настроении собрания. Вот что подсказывает мне моя память. Когда я доложил о совершившейся ночью смене власти, воцарилось на несколько секунд напряженное молчание. Потом пришли аплодисменты, но не бурные, а раздумчивые. Зал переживал и выжидал. Готовясь к борьбе, рабочий класс был охвачен неописуемым энтузиазмом. Когда же мы шагнули через порог власти, нерассуждающий энтузиазм сменился тревожным раздумьем. И в этом сказался правильный исторический инстинкт. Ведь впереди еще может быть величайшее сопротивление старого мира, борьба, голод, холод, разрушение, кровь и смерть. «Осилим ли?» — мысленно спрашивали себя многие. Отсюда минута тревожного раздумья. Осилим, ответили все. Новые опасности маячили в далекой перспективе. А сейчас было чувство великой победы, и это чувство пело в крови. Оно нашло свой выход в бурной встрече, устроенной Ленину, который впервые появился на этом заседании после почти четырехмесячного отсутствия.
Когда мы подошли к Смольному, его массивный фасад сверкал огнями. Со всех улиц к нему подходили новые и новые люди, торопившиеся сквозь мрак и тьму. Подъезжали и отъезжали автомобили и мотоциклы. Огромный серый броневик, над башенкой которого развевались два красных флага, завывая сиреной, выполз из ворот. Было холодно, и красногвардейцы, охранявшие вход, грелись у костра. У внутренних ворот тоже горел костер, при свете которого часовые медленно прочли наши пропуска и оглядели нас с ног до головы. По обеим сторонам входа стояли пулеметы, со снятыми чехлами, и с их казенных частей, извиваясь, как змеи, свисали патронные ленты. Во дворе, под деревьями сада, стояло много броневиков; их моторы были заведены и работали. Огромные и пустые, плохо освещенные залы гудели от топота тяжелых сапог, криков и говора… Настроение было решительное. Все лестницы были залиты толпой: тут были рабочие в черных блузах и черных меховых шапках, многие с винтовками через плечо, солдаты в грубых шинелях грязного цвета и в серых меховых папахах. Среди всего этого народа торопились, протискиваясь куда-то, известные многим Луначарский, Каменев… Все они говорили одновременно, лица их были озабочены, у каждого под мышкой переполненный бумагами портфель. Закончилось заседание Петроградского Совета. Я остановил Каменева, невысокого человека с быстрыми движениями, живым широким лицом и низко посаженной головой. Он без всяких предисловий перевел мне на французский язык только что принятую резолюцию…
