Повести - Рубинштейн Лев Владимирович (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
— Лавку! — шумел он. — Лавку книжную в торговом ряду! Дабы добрые люди могли, с площади идучи, и книгу разумную унесть. При лавке библиотека публичная, всенародная, — кому охота есть к знанию, а денег недохват. В лавке же — чай и кофь варёный с сахаром и виноградные вин; разные… За сахар денег не возьму, дабы поощрить к наукам!
— Уж ты, Василий Анофриевич, надумаешь? — смеялись ремесленники. — Неужто сахар без денег отдашь?
— А что? Ты книгу купи вместе с сахаром!
Дохода, однако, у Киприанова было немного. За чертежи и карты платили мало, а иногда и вовсе не платили. Некоторые сочинения Киприанов издавал за свой счёт. Но этот маленький живой человек никогда не огорчался. Издав «Изображение глобуса земного», он тут же энергично брался за «Изображение глобуса небесного».
— Всего земного круга таблицы сделаем! — кричал он. — Картину океана для мореходов тиснем! Описание отечества нашего от Невы-реки и далее на восток, до самой дальней стороны Япон! Всё сделаем! А ты, юноша, трудись и сам будешь достоин ландкарты и таблицы сочинять! И подписывать!
Трудиться Алесю приходилось много. Вставал он в пять часов утра. При светлом месяце колол дрова, топил печи, прибирал дом и хлев. Потом отправлялся в чертёжную, где целый день подавал художникам то перья и тушь, то гравировальные иглы и бутыли с кислотой, то грифельные доски и циркули.
В мастерской «сочинялась» мечта Василия Киприанова — первый российский стенной календарь с таблицами, стихами и картинками. Сочинял его не только сам Киприанов, но и мастера-гравёры Ростовцев, Зубов и голландец Пикар. Все они работали не покладая рук, и все кругом обязаны были работать.
— Зачем, юноша, в окошко смотришь? — кричал Киприанов. — Аль делать нечего?
— Я всё принёс, — оправдывался Алесь.
— А нечего делать — ступай двор подметать! Мне дармоеды не надобны!
Ел Алесь дважды в день просяную кашу и чёрный хлеб с луком. Работы у Киприанова было много. Молиться богу Киприанов не заставлял, но за ворота никогда не выпускал, даже по воскресеньям.
— Что тебе за воротами, юноша, делать? — говорил он. — Спознаешься с гулящими мужиками, научишься хмельное пить. Мне пьяницы не надобны. Ступай бутыли мыть.
Ночью Алесь просыпался и подолгу глядел на двор, поросший травой, и на ворота, возле которых мирно спал сторож с колотушкой в руках.
После долгой и холодной зимы лучи солнца стали всё глубже проникать на чердак, где спал Алесь. Мальчик забеспокоился. Весной ему было тяжело. В открытое окошко врывался вольный ветер. Птицы гомонили по всему Замоскворечью. Москва-река раздувалась и несла через затопленные дворы большие серые льдины.
Однажды к Киприанову явился гость, при виде которого у Алеся помутилось в глазах.
Это был Поликарпов. Алесь видел со своего чердака, как он двигался по двору, важно постукивая посохом. Киприанов встретил его на крыльце, снял треугольную шляпу и поклонился самым любезным, новомодным способом.
С бьющимся сердцем спустился Алесь с чердака и притаился на лестнице. Дверь в горницу Киприанова была полуоткрыта. Оттуда слышался настойчивый, резкий голос Поликарпова:
— Ты всё воду мутишь! Ефремова хотел к себе прибрать, да бог его прибрал! Теперь от меня голландцев хочешь сманить! Я на тебя боярину Мусину-Пушкину пожалуюсь!
— Дозвольте на сие ответить вам, — солидно отозвался Киприанов, — что я не Мусина-Пушкина слуга, а господина генерала Брюса…
— Артиллерия! — гневно возопил Поликарпов.
— Мы, однако, не пушки, а чертежи делаем, — объяснил Киприанов.
— Я до царского величества дойду! — кричал Поликарпов.
— Ваша воля…
— И мальчишку приблудного тебе не оставлю! Где ты его укрываешь? Ему было определено место в Донском монастыре!
— Мальчишка сей мало мне пригоден, — отвечал Киприанов, — бездельный юноша, всё в окошко смотрит. Ежели только его вам надобно…
— Ты знаешь, чего мне надобно!
— Прощения прошу, — сердито сказал Киприанов, — мальчишку хоть завтра берите, а с повинной я к вам на Печатный двор не пойду. У меня своя типография, а голландцев — как его величество рассудит…
Но Поликарпов неожиданно совладел с собой и заговорил потише. Спор шёл теперь о гравёрах Пикаре и Зубове. И тут Киприанов снова помянул генерала Брюса.
Алесь полез обратно на чердак в полном смятении. Ночью он почти не спал, а на следующий день глядел волком. Как нарочно, Киприанов после ухода Поликарпова стал поглядывать на Алеся угрюмо и всё покрикивал: «Что стоишь без дела, юноша? Вот завтра доберусь до тебя!»
Той же ночью Алесь встал, оделся, вытащил из-под лавки мешок с хлебными корками и вылез в окно.
Спуститься по стене каменного киприановского дома было не трудно. Повсюду снаружи были уложены затейливые фигурки и узоры из кирпича, на которые легко было поставить ногу. Собаки знали Алеся, и ни одна не тявкнула. Сторож блаженно спал, и от него несло вином на весь двор. Как перелезть через высокий забор, Алесь обдумал заранее. Он перебросил на улицу свой мешок, подпрыгнул и ухватился за верхние колья. Затем подтянулся на руках, перебросился через забор и прыгнул, упираясь руками в доски. Он попал в густую траву и не ушибся. Потом, подхватив мешок на спину, бросился бежать.
ВСЁ ДАЛЬШЕ К ЮГУ
В том году по Калужской дороге шло и ехало много народа. От Москвы тянулись возки, телеги, фуры с казённой кладью, окружённые караулом с мушкетами. Шагали воинские части с песнями. Подходя к какому-нибудь городку, усатые солдаты подтягивались. Начинал бить барабан, и часть вступала в город торжественным маршем.
За солдатами шёл обоз. За обозом выступали нестройной толпой «работные люди». Это были деревенские. Они несли лопаты, кирки, топоры. Их вели на войну — рыть канавы, строить мосты, вязать камыш, тесать камень. Никто не знал, где война, но говорили, что она далеко, не то на Белой, не то на Малой Руси, и ежели от вражеской пули уцелеешь, то как ещё домой доберёшься? В деревне, если человек ушёл на войну, его домой не ждали, а пахали и сеяли за него жена и девки. И в каждой деревне вой и плач стоял по ушедшим на царскую работу кормильцам.
Алесь не знал дороги и пристал к такой колонне. Вы спросите, как пристал? Да просто шёл за мужиками по дороге, глотая пыль, пока не кончились хлебные корки. Он шёл вторые сутки, ничего не евши, и ослабел до того, что где-то возле Малоярославца свалился.
Мужики подошли к нему, подняли, дали размоченного в воде хлеба. Потом явился краснолицый унтер-офицер, потрогал его тростью и важно спросил, кто и откуда.
Алесь объяснил, что он сирота, но про бегство от Киприанова ничего не сказал.
— Гм, московский, — задумчиво проговорил унтер. — Да кто твой хозяин?
— Я грамоте учён, — уклончиво отвечал Алесь.
— А ну, скажи? — полюбопытствовал унтер.
Алесь забубнил своё привычное:
— «Аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро»…
— Смотри, из дьячковых детей, что ли? — сказал унтер. — А идёшь куда?
— Брата Ярмолу искать.
Унтер долго не мог понять, кто такой Ярмола и где его искать, а поняв, заулыбался.
— Паренёк ты учёный, — сказал он, — пригодишься в пути… Шагай с нами хоть до войны. Будешь фортеции сооружать. А Ярмола твой то ли жив, то ли нет, и где его во великой России сыщешь?
Алесь не знал, что такое «фортеция», и только впоследствии узнал, что это значит «крепость». Выбора у него не было. Просить подаяния он не умел и стыдился. А мужики с лопатами хоть и один хлеб да кашу ели, зато каждый день.
Так и шёл московский ученик Алесь от Малоярославца к Калуге, от Калуги к Брянску.
Не доходя Брянска, колонна заночевала в поле. Зажглись костры. Старосты роздали крупу, и артельщики стали варить кашу.
У костров пошли неторопливые разговоры — кто про посев, кто про скотину. Люди эти недавно ушли из деревни и боялись думать о том, что, может быть, им больше своей деревни не видать. По всей России тянулись за солдатами такие колонны. Рассказывали про своих земляков — Аким на канале остался; Пафнутию на рубке засеки ногу сломали; Матвей помер от злого кашля, а Никиту погнали в городок Санкт-Питербурх на болоте канавы рыть, и с тех пор о нём ни слуху ни духу…
