Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием - Лихачев Д. А. (мир книг .TXT) 📗

^{Рапира со стреловидным эфесом}

По правде говоря, период рапиры был временем самых вспыльчивых нравов за всю историю: мужчины столь трепетно относились к своей чести, что готовы были драться насмерть по любому поводу, а то и без него — просто по легкомыслию и ради удовольствия. Современник того оживленного периода, Шекспир, дает нам некоторое представление о типичных конфликтах, бытовавших в те времена, приводя слова Меркуцио, обращенные к Бенволио (надо сказать, единственному более-менее миролюбивому человеку во всей пьесе «Ромео и Джульетта»):

«Милый мой, ты горяч, как все в Италии, и так же склонен к безрассудствам и безрассуден в склонностях. Ведь ты готов лезть с кулаками на всякого, у кого на один волос больше или меньше в бороде, чем у тебя, или только за то, что человек ест каштаны, в то время как у тебя глаза каштанового цвета. Голова у тебя набита кулачными соображениями, как яйцо — здоровою пищей, и, совершенно как яйцо, сбита всмятку вечными потасовками. Разве ты не поколотил человека за то, что он кашлянул на улице и разбудил твою собаку, лежавшую на солнце? Разве ты не набросился на портного, осмелившегося надеть новую пару до Пасхи, или на кого-то другого за то, что он новые башмаки подвязал старыми лентами?» [32]

^{Дуэль на рапирах с плащами}

А ведь речь идет об образце миролюбия того времени!

^{Кинжал для учебного фехтования}

Жители XVI века готовы были принять за вызов любой брошенный на них взгляд, как повествует о том в своей «Практике» Винченцо Савиоло. Предоставим ему слово:

«Что же произошло с врожденной галантностью благородных мужей древности? Есть в том вина и некоторых недостойных людей, которую я не могу не порицать — выходя на улицу, эти люди взяли себе в привычку окидывать всех проходящих мимо таким взглядом, словно они хотят оценить и запомнить их; многие из тех, на кого подобным образом смотрели, не могли оставаться спокойными, и это стало опасным. Ведь может статься, что тот, на кого брошен изучающий и оценивающий взгляд, может в силу подозрительности своей натуры, или какой-нибудь личной тайны, приписать такому взгляду какие-то одному ему известные причины. И может разгореться нешуточная ссора, поскольку тот, на кого смотрели, спросит, чем он обязан такому взгляду, а тот, кто смотрел, может ответить резко или грубо, и оба придут в ярость, и ситуация станет опасной. Я сам видел замечательный пример подобного конфликта, когда проезжал через город Триест, находящийся на краю области Фриуле в Италии. Два брата, один из которых был весьма уважаемым офицером, а второй — храбрым и достойным солдатом, шли по улице, и несколько местных молодых господ подвергли их не слишком учтивому осматриванию посреди улицы. Офицер с братом восприняли это как бесцеремонность и любезно поинтересовались, не встречались ли они с этими господами раньше и знакомы ли они. Те ответили «нет»; на следующий вопрос о том, почему же вы тогда столь пристально на нас смотрите, один из наглецов дал ответ «глаза есть, вот и смотрим», а другой добавил «все вопросы к воронам, почему они нам их до сих пор не выклевали». Короче, слово за слово, и перешли к делу, ибо что сказано языком, то должно подтвердить руками: завязалась яростная драка, брат офицера был убит, двое из местных — ранены, а остальные — бежали, причем самый искусный боец из них оказался раненым в ногу и убежать не смог, был арестован и вскоре обезглавлен. Его очень любили в городе, но никто не помог ему избежать смерти, к которой его привели безумная самоуверенность и плохая компания».

В те бурные времена самым мудрым советом было «ни с кем не спорить». Много голов полетело из-за возражений, ведь любое, самое ничтожное слово поперек полоумному горячему парню воспринималось как наглая ложь, а рапиры в те дни очень непрочно сидели в ножнах… Более миролюбивыми и здравомыслящими людьми были придуманы и напечатаны правила о возражениях, где подробно расписывалось, в каком именно случае встречи с «наглой ложью» следует драться, а в каких — не следует. Там присутствовало понятие «Безусловное Обвинение во Лжи», которая была определенно подходящей причиной для драки, да и в наше время, когда обществом заправляют юристы, привела бы к появлению на руках лжеца наручников; но в благословенные времена королевы Елизаветы наручники были вещью неизвестной, а подобные споры решались с помощью ее величества рапиры.

Так, к примеру, некий Джон заявлял некоему Джеймсу:

— Ты сказал, что я в битве при Монконтур забыл присягу и трусливо бежал, так вот, я отвечаю на это, что ты солгал! — и мог добавить, дабы еще более прояснить свои намерения: — И язык твой подобен рукам вора!

Это — пример четкого и энергичного возражения, и Джеймсу теперь положено вызвать Джона на поединок, чтобы своими руками доказать правоту своих слов.

Помимо «Безусловного Обвинения во Лжи», имелось еще «Общее Обвинение во Лжи» — это когда утверждение произнесено «в общем», без указания на конкретное лицо, например: «Кто бы ни говорил, что я не верен своему сюзерену, тот лжет!» На подобное утверждение никто не обязан отвечать вызовом, потому что возможно, что об этом говорили все подряд, а сражаться со всеми подряд было бы неумно.

Затем следует «Условное Обвинение во Лжи». «Условным Обвинением во Лжи мы называем обвинение, которое будет действительно при некоем условии, например заданном в утверждении типа: «Если ты назвал меня вором, ты тем самым солгал, если назовешь меня вором впоследствии, ты тем самым солжешь, и сколь часто ты произносил или произнесешь такие слова, столь часто и солгал или солжешь». Такое «Условное Обвинение» часто вызывает споры и сомнения, поскольку оно не может считаться действительным, пока не проверено условие, иными словами — пока не засвидетельствовано, что описанные слова действительно были произнесены. Поэтому во избежание двусмысленности ситуации всем благородным господам рекомендуется воздерживаться от утверждений, классифицируемых как Условное Обвинение во Лжи».

И завершает список «Пустое, или Глупое, Обвинение во Лжи». «Принято считать, что тот, кто обвиняет другого во лжи, не важно, сколь обоснованно, получает право выбора оружия при поединке. Вследствие этого недалекие люди ежедневно говорят массу глупостей, так что люди только и слышат от них: «Если ты скажешь, что я не честный человек, то врет твой язык!» — глупость чего очевидна. Или еще: невежественные забияки могут заявлять так: «Если кто-нибудь говорил обо мне дурное, он лгал; если же кто-то будет отрицать, что говорил — он тоже лжет!» Такие вздорные речи следует считать Пустым и Глупым Обвинением во Лжи, способным вызвать лишь смех. Вот еще пример Пустого Обвинения: Саймон, встретив Льюиса, заявляет: «Доставай оружие, и я докажу, что ты — лжец и негодяй; если же не достанешь — то ты тем более негодяй!» Или так: «Если ты. скажешь, что я тебе не ровня, то солжешь!» Такое обвинение во лжи не имеет под собой основания и, следовательно, заслуживает только насмешек».

Глава 10

О некоторых неблагоприятных последствиях указа Генриха II

Месье де Соёлль женился на мадемуазель Дюпон, красивой молодой леди из Лангедока. Несколько дней спустя после свадьбы ему пришлось покинуть дом и отправиться ко двору за неким благодеянием от короля. Рановато было для новоиспеченного мужа покидать свою молодую жену, но дело не терпело отлагательств, и он возложил на своего шурина Дюпона обязанности по присмотру за домом и женой. Оказалось, что у этого молодого человека гораздо лучше получалось обнаруживать уже произошедшие неприятности, чем предотвращать их. У Соёлля был сосед по имени Девес, бывший ему самым близким другом, постоянно навещавшим его, и не прекративший являться в гости с отъездом самого Соёлля. Девес был молод, красив, богат и обходителен; леди тоже была молода, красива и полна очарования. Остальное можно додумать самостоятельно.