Трагедия 22 июня: блицкриг или измена? - Мартиросян Арсен Беникович (читать книги онлайн бесплатно серию книг txt) 📗

Ответ Сталина (после некоторой паузы): «Не совсем. Отступление Кутузова было пассивным отступлением, до Бородино он нигде серийного сопротивления Наполеону не оказывал.

Наше отступление — это активная оборона, мы стараемся задержать врага на каждом возможном рубеже, нанести ему удар и путем таких многочисленных ударов измотать его.

Общим между отступлениями было то, что они являлись не заранее запланированными, а вынужденными» [681].

Лукавил Верховный Главнокомандующий, пожалуй, даже слишком!

Ему ли было не знать, что Кутузов всего лишь продолжил осуществление еще да начала нашествия Наполеона разработанного другим, не менее выдающимся российским военачальником —Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли — плана, утвержденного самим Александром I?

Сталину ли было не знать, что отступление было умышленным — такова была избранная тогда стратегия, основывавшаяся на тщательнейшем учете данных русской военной разведки?

Ему ли было не знать, что на первых порах функцию активной обороны исполняли частично арьергард русской армии, частично (но в большей мере) специально организованные мобильные партизанские отряды?

Несколько комично и то, что эту круто лукавую «туфту» Сталин на полном серьезе «впаривал» такому же искусному знатоку истории, как и он сам, — посол И. Майский был большой «дока» по части истории…

Однако понять это необычное лукавство Сталина не столько можно, сколько нужно; на фоне уже разверзшейся трагедии — ведь почти вся Европейская часть СССР была оккупирована гитлерюгами, а потери РККА были просто жуткими — само признание, что-де таков был изначальный план, означало бы акт политического самоубийства.

Склонностью же к политическому суициду Сталин никогда не страдал, но и трагедии такой, естественно, не планировал, хотя прекрасно понимал, что война — штука очень жестокая, потому, собственно говоря, и пытался предотвратить ее всеми мерами.

Тем не менее признать схожесть и тем более прямую аналогию с планом 1812 г. — ведь именно к этому откровенно подталкивал вопрос И. Майского — Сталин не мог. Уж слишком велики были жертвы. Да и, откровенно говоря, то, что случилось фактически, действительно не имело прямой аналогии с планом 1812 г. — отступление было, мягко говоря, частичным, зачастую паническим, неорганизованным, нередко принимало формы бегства.

Однако это вовсе не означает, что до 22 июня у него и в мыслях-то не было такого плана. Напротив, и он сам, и Молотов, и Шапошников действительно рассчитывали применить — именно применить, а не просто повторить! — бесценный опыт войны 1812 г., но, подчеркиваю это особо, при очень глубоких и всеобъемлющих поправках на специфику «века моторов», т. е. применить этот опыт в серьезно модифицированном виде.

И поскольку на это указывает большой комплекс прямых и косвенных признаков — как известных, так и малоизвестных, а то и вовсе никогда не привлекавших к себе внимание, — то по прошествии стольких десятилетий, очевидно, пора уже назвать все своими именами.

Сразу же отметим, что одним из первых, если не самым первым среди полководцев той войны, заговорить на эту тему, правда, с очень дальних подступов, попытался маршах К. К. Рокоссовский. Но цензура… ох уж эта цензура, будь она трижды неладна… Чего только она нас не лишила?!

Так вот, в купированных цензурой частях мемуаров Рокоссовского есть следующие строки: «Всем памятны действия русских войск под командованием таких полководцев, как Барклай-де-Толли и Кутузов, в 1812 г. А ведь как один, так и другой тоже могли дать приказ войскам «стоять насмерть» (что особенно привилось у нас и чем стали хвастаться некоторые полководцы!) Но этого они не сделали, и не потому, что сомневались в стойкости вверенных им войск. Нет, не потому. В людях они были уверены. Все дело а том, что они мудро учитывали неравенство сторон и понимали: умирать если и надо, то с толком. Главное же — подравнять силы и создать более выгодное положение. Поэтому, не ввязываясь в решительное сражение, отводили войска в глубь страны.

Сражение у Бородино, данное Кутузовым, явилось пробой: не пора ли нанести врагу решительный удар? Но, убедившись в том, что противник еще крепок и что имевшихся к этому времени собственных сил недостаточно для подобной схватки, Кутузов принял решение на отход с оставлением даже Москвы.

В течение Первых дней Великой Отечественной войны определилась, что пограничное сражение нами проиграно. Остановить противника представлялось возможным лишь где-то в глубине, сосредоточив для этого необходимые силы путем отвода соединений, сохранивших свою боеспособность или еще не участвовавших в сражении, а также подходивших из глубины по плану развертывания.

Войскам, ввязавшимся в бой с наседавшим противником, следовало поставить задачу: применяя подвижную оборону, отходить под давлением врага от рубежа к рубежу, замедляя этим его продвижение. Такое решение соответствовало бы сложившейся обстановке на фронте. И если бы оно было принято Генеральным штабом и командующими фронтами, то совершенно иначе протекала бы война и мы бы избежали тех огромных потерь, людских, материальных, которые понесли в начальный период фашистской агрессии» [682].

Как видите, Рокоссовский, что называется, «прямой наводкой» «врезал» по Жукову как начальнику Генерального штаба, по сути дела обвинив его в неспособности даже по факту уже случившегося избрать самим ходом событий откровенно напрашивавшийся тогда вариант активной стратегической обороны, а заодно и за неуместность применения «жесткой обороны» тоже.

Немного смущает, что Рокоссовский почему-то не упомянул, что за Генштаб это сделал Сталин — может, не знал или просто запамятовал, а может быть, что скорее всего, опять не обошлось без бдительной цензуры…

Но то, что великий полководец попытался осмыслить уже после войны, — кстати говоря, по личному убеждению автора, будь Рокоссовский главой Генштаба перед войной, он именно так и спланировал бы оборону родного Отечества, — Сталин осознавал задолго до войны, как минимум лет за 7 — 10 точно! И не только осознавал, но и открыто, хотя и очень осторожно показывал свое видение характера и масштабов грядущего столкновения и, естественно, путей противодействия и отпора агрессии. Как уже отмечалось выше, еще в конце 1925 г., т. е. по факту подписания рядом западных стран пресловутых Локарнских соглашений, Сталин был вынужден окончательно признать неизбежность Второй мировой войны (принципиально это обстоятельств он осознал, как и многие в мире, еще в 1919 г., когда был подписан Версальский т. н. «мирный договор», который во всем мире расценили всего лишь как временное перемирие, к тому же на 20 лет, что и произошло — Вторая мировая война началась ровно через двадцать лет), но и неминуемость втягивания в нее СССР помимо воли последнего.

Не случайно, что «дух Локарно», в угаре которого тогда пребывала вся западноевропейская сволочь, Сталин открыто расценил именно как «дух войны».

…Хотя это и относится к теме другой книги, тем не менее уместно было бы еще раз отметить, кто Сталин совершенно точно знал о существовании Плана Перманентной Мировой Войны против России (в тандеме с социальной революцией), которую Запад официально объявил ей еще под Рождество 1890 г.! [683]

Именно в этом, до сит пор действующем Плане Перманентной Мировой Войны четко был прописан сценарий Первой мировой войны, включая и конкретную причину, из-за которой она разгорится (с общепринятой в истории не имеет ничем общего), определен механизм взращивания будущего нацизма (без названия, хотя СС уже тогда придумали, но не в Германии) через широкомасштабное и интенсивное культивирование круто замешенного на романтизированном мистицизме оголтелого германского национализма, показан механизм провоцирования Второй мировой войны, и, конечно же, была поставлена конечная цель: превратить Россию в «Русскую Пустыню»!