Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2 - фон Зенгер Харро (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
20.22. Двусмысленность права
В начале мая 1998 г. главы правительств стран Евросоюза назначили голландца Вима Дуйсенберга первым председателем Европейского центрального банка, постановив при этом, что покинуть свой пост он должен не после восьмилетнего пребывания, как это записано в Маастрихтских соглашениях, а значительно раньше, чтобы уступить место Жану-Клоду Трише, главе Банка Франции. Так пожелал Жак Ширак на том основании, «что любая страна должна остаивать свои права» (Tages-Anzeiger. Цюрих, 4.05.1998, с. 1). Самим допущением такого компромисса, который «кажется оправданным юридически», пусть и «противоречит смыслу и духу Маастрихтских соглашений» («Verdorbene Euro-Party» («Подпорченная вечеринка в честь евро»). Новая цюрихская газета, 4.05.1998, с. 15), Маастрихтские соглашения с блеском выдержали экзамен на пригодность к стратагеме 20. Для действия стратагемы 20 в Германии, бесспорно, подходит «совершенно непрозрачная налоговая система», на которую жалуется бывший канцлер Гельмут Шмидт в своей книге Globalisierung («Глобализация», Штутгард, 1998) (Peter Hartmann. «Aspirin gegen Zukunftsangst» («Аспирин против страха перед будущим»). Die Weltwoche. Цюрих, 23.07.1998, с. 11). Каким образом в совершенно иной части света неопределенность политических высказываний служит для ловли рыбы в мутной воде, говорит сам заголовок «Созидательная многозначность» статьи о роли «израильского ядерного оружия в мирном урегулировании» (Новая цюрихская газета, 30.05.1995, с. 9). Излюбленными являются словечки типа «свобода», которые «столь туманны», что всяк «может вкладывать в них угодный для себя смысл». Поэтому «свободу» столь охотно используют для агитации «прежде всего политической. Особенно это касается попыток завоевания общественного мнения апелляцией к «свободе» (Gottfried Seebass. «Was ist politischer Liberalismus? Plädoyer für bergriffliche Klarheit» («Что такое политический либерализм? Прения по поводу ясности понятий». Новая цюрихская газета, 8–9.02.1997, с. 69). Именно в западных правовых государствах с их склонностью все и вся регулировать по законам таится опасность одичания правопорядка, превращения его в джунгли законов. Когда кустарники параграфов разрастаются до такой степени, что даже днем царит полумрак, то открывается доступ законной и противозаконной ловле рыбы в мутной моде.
«Трудность состоит в том, что законы редко бывают однозначными» (Elke Bohl. «Richter in Niemandsland: zur Methode der Juristen» («Судья на ничейной земле: о методах юристов», Франкфуртер альгемайне цайтунг, 13.02.1999, с. 13). Естественно, неопределенность используемых формулировок в юридических документах может оказаться благодатной почвой для стратагемы 20. «Сам закон находит крайне неточное выражение, что делается сознательно в целях обеспечения пространства для маневра, ибо каждый случай неповторим и трудно поддается описанию в общих словах» (Uwe Wesel: Juristische Weltkunde: Eine Einführung in das Recht, 5-е изд. Франкфурт-на-Майне, 1990, с. 8). Пойманной рыбой в данном случае оказывается обусловленный понятийной неясностью простор для точек зрения и толкований (см. 25.15; советую прочитать также: «Leben in der Unschärferelation: der Richterstand und sein Denker: Erfahrungen mit Oliver Wendeil Holmes» («Жизнь в условиях неопределенности: положение судьи и его осмысление: опыт Оливера Венделла Холмса [младшего]». Франкфуртер альгемайне цайтунг, 7.01.1997, с. 23) или по меньшей мере кажущееся согласие сторон в переговорах с неким общим постановлением («Leerformeln als Konsens» («Бессодержательные формулы в качестве основы достижения согласия»). Die Zeit. Гамбург, 9.07.1998, с. 29).
Примером может послужить внутригосударственное право Кении: «Местным властям, кроме того, позволительно запрещать оговоренное [законом]. Сам текст [в наброске к новому «Peaceful Assembly Bill»], устанавливающий, в каких случаях допускается подобный запрет, составлен столь неточно, что по-прежнему остаются лазейки для принятия произвольного решения» («Farce um Verfassungsreform in Kenia» («Фарс с конституционной реформой в Кении»). Новая цюрихская газета, 21–22.06.1997, с. 3).
В области международного права «минимальные гарантии прав человека включают точно прописанные, прямого действия правила, но зачастую облачаются в крайне общие принципы: запрещено некое «бесчеловечное» обращение, но что понимается под понятием бесчеловечного, предполагается определять в каждом конкретном случае» (Walter Kälin. Menschenrechte in der kulturellen Vielfalt (Права человека при культурном многообразии. Stefan Batzli et al. [редактор]: Menschenbilder, Menschenrechte (Образ человека, права человека). Цюрих, 1994, с. 21).
При военном столкновении можно нейтрально говорить о «враждующих сторонах» и тем самым уклоняться от разграничения нападающего и жертвы. Расплывчатость выражения «враждующие стороны» может содействовать ловле всякого рода рыбы: сохранить лицо агрессору, сдержать проявление эмоций, оправдать невмешательство и т. д. «Единственный свидетель лицемерия: то, как международное право своими стараниями очеловечить современную войну явочным порядком утверждает ее бесчеловечность» — так озаглавил свою статью Марко Монтани (Montani) в Франкфуртер альгемайне цайтунг от 24.05.1995 (с. 5), откуда мы приведем некоторые извлечения. Если прочитать ее под углом зрения стратагемы 20, то вырисовывается весьма точное название: «Единственный свидетель хитрости: как международное право внешне старается очеловечить современную войну, а на самом деле явочным порядком утверждает ее бесчеловечность».
«Два правоведа «гарвардской школы права» разъясняют вопрос относительно соотношения права и войны (Роджер Норманд (Normand) и Крис аф Йохник (Jochnick), «The Legitimation of Violence: A Critical History of the Laws of War» («Узаконивание насилия: критическая история законов войны». Harvard International Law Journal, т. 35, № 1 и 2, Кембридж, Массачусетс, 1994, с. 49 и след. и 387 и след.). Они противоречат распространенному мнению, что правила международного права «очеловечили» войну в ходе исторической выработки компромиссов и кодификации. Сколько ни пытались посредством международного права вместить в рамки закона войну, в итоге это лишь потворствовало разрастанию военных конфликтов, поскольку оправдывало их явочным порядком. Авторы сомневаются в гуманистических намерениях участвовавших в мирных конференциях XIX–XX вв. сторон и в самом очеловечивающем действии международных соглашений на правовые нормы ведения войны. Ни «jus ad bellum» (законы объявления войны), ни «jus in bello» (законы ведения войны) не ограничивают по-настоящему воюющих. Нечетко определенные договорные условия в международном праве снабжают воюющие стороны лишь доказательными средствами, придающими необходимую «законность" проведения военных действий. Авторы приводят сообщение о военном судопроизводстве в ходе войны в Персидском заливе: «Задачей адвокатов в форме было не ставить зряшных препятствий, а изыскивать законные пути и средства для отстаивания интересов своих подзащитных, даже если эти интересы сопряжены с необходимостью подрывов или умерщвления… Но и обе мирные гаагские конференции 1899 и 1907 гг. не оспаривали преимущества военных интересов, так и не достигнув конкретных подвижек в сторону гуманности. Высокое международное признание их решений во многом способствовало тому, что почти любое военное действие по законам воюющего государства можно было считать гуманным. Еще перед началом первой гаагской конференции делегациям крупнейших военных держав было наказано отклонять любые ограничения, касающиеся арсенала оружия и затрат на вооружение. Так что соглашения отличались напыщенной пустотой содержания, открывавшей лазейки любым толкованиям».
