Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945 - Бобров Михаил Михайлович (книги онлайн полные .txt) 📗
Алоиз усиленно массирует раненое колено. Жуковский восстанавливает дыхание. «Эти часики мне хорошо знакомы, – сообщает он. – До войны мне не раз приходилось бывать здесь. Я настраивал эти колокола».
Вот что рассказал Л.А. Жуковский.
В 1715 году правительство Петра I заказало у амстердамских часовщиков куранты. Стоили они 23 тысячи рублей золотом. Но проработали недолго. В течение длительного времени не могли найти искусного механика. Потом наконец пригласили полковника голландской службы Эрдмана. Он соединил колокольный бой с часовым механизмом, и органные часы были пущены в ход.
Но в ночь на 30 апреля 1750 года разразилась гроза. От удара молнии сгорели шпиль, вершина колокольни, стропила крыши, купол. Погибли часы, прослужившие тридцать шесть лет. Только в 1776 году при императрице Екатерине II были изготовлены в Голландии мастером Оортом Крассом и установлены новые часы-куранты, которые отбивали четверть часа, полчаса и час, а в полдень играли мелодию Генделя, столетие со дня рождения которого тогда отмечалось. В 1825 году композитор Бортнянский написал музыку на псалом «Коль славен наш Господь в Сионе». Куранты исполняли ее четвертным перезвоном. Но императору Николаю I показалось недостаточно, что главные часы империи исполняют лишь религиозную мелодию. В 1833 году он дал задание придворному композитору А.Ф. Львову сочинить государственный гимн, что было исполнено. Через год поэт В.А. Жуковский написал к нему текст «Боже, царя храни». Куранты играли эти мелодии вплоть до Октябрьской революции.
После Октября потребовалось заменить ее новой. Вся сложность тут не в механике курантов, а в настройке колоколов. Старинные мастера знали секрет, но унесли его с собой. Нашлись умельцы, которым удалось сделать новый бой, тоже состоявший из двух мелодий. Теперь с колокольни слышались мелодии «Интернационала» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой». В 1952 году с колокольни стал звучать гимн Советского Союза…
Вскоре мы добрались до верхней открытой колокольни и вошли в металлический шпиль. Он промерз и был покрыт изнутри инеем. Я со свечой в руке шел впереди, за мною, прихрамывая, поднимался Алоиз. Л.А. Жуковский остался в помещении курантов. От многочисленных поворотов винтовой лестницы голова у меня начала кружиться.
Вот наконец и вертикальная лестница-стремянка, ведущая к последней площадке у лаза, выводящего наружу.
«Миша, осторожно! – предупреждает Алоиз. – Ступени здесь далеко одна от другой. Ногу задирай повыше. Если оступишься, то костей на этой лесенке наломаешь больше, чем сорвавшись со шпиля».
Поднявшись к лазу, я помог Алоизу выбраться на последнюю площадку. Обнявшись, мы почувствовали, как под напором ветра уходит в сторону шпиль.
«А что же на шарике делается! – воскликнул Алоиз. – Наверное, как на качелях!»
Выбравшись наружу через форточку лаза, выходящего в сторону Петроградской стороны, я огляделся. На бастионах крепости и на стрелке Васильевского острова расположились зенитные орудия. На замерзшей Неве стояли корабли. У Зимнего дворца – эсминцы «Страшный», «Сильный», «Свирепый». За Дворцовым мостом – лидер «Ленинград», за мостом Лейтенанта Шмидта, у Горного института, – крейсер «Киров». У Балтийского завода – линкор «Октябрьская революция».
А дальше на линии фронта виднелись всполохи огня.
Сейчас мы находились на отметке 103 метра – выше креста Исаакиевского собора на 1,5 метра. Но высота здесь чувствовалась гораздо острее, чем на шпилях Адмиралтейства и Инженерного замка. Голова слегка кружилась, почему-то подташнивало. Завтра предстоял подъем к ангелу – еще 19,5 метра хода по вертикали снаружи на ледяном ветру. Алоиз, глядя на город сверху, тяжело вздохнул: «Ну что ж, Миша, полюбовались, и будет. А теперь займемся делом».
Внутри шпиля, над входным лазом, в пяти метрах ниже шарика просверлили дрелью дыру. Через нее пропустили наружу трехмиллиметровый стальной трос для страховки идущего первым.
И вот на следующий день – первая попытка подъема. На мне штормовой костюм, надетый поверх ватной куртки и ватных брюк. На груди – обвязка. Алоиз страховал с внутренней площадки.
Дул пронизывающий ледяной ветер. В последний раз Алоиз проверяет мою обвязку, крепление троса. Поправив на моем плече бухту репшнура и сумку с инструментом, под напутствие напарника «Вознесись, Мишуня, до ангела!», я протиснулся через узкий лаз наружу и, ухватившись за наружные скобы, начал подтягиваться вверх. Выход и вход в это маленькое окошко – очень неприятная процедура. Стоя на нижней скобе, я глянул вниз и вдруг почувствовал себя парящим в воздухе. Голова закружилась. Ноги стали слабеть. Почувствовав недоброе, Алоиз моментально обхватил мои ноги левой рукой, не выпуская из правой страховочный трос. Твердым голосом дважды повторил: «Миша, спокойно! Не смотри вниз! Не смотри вниз! Гляди вперед, на тот берег Невы!»
Успокоившись, почувствовав, что слабость прошла и появилась уверенность, твердость в руках, я размеренно, соблюдая правила техники скалолазания, двинулся вверх, в сумрачное ленинградское небо.
Поднимался не спеша, сберегая силы для выхода на шарик. Там отрицательный уклон. Чем выше поднимался, тем явственнее ощущал ось раскачивания шпиля. Ощущение было такое, словно взбирался на высокую мачту яхты, дрейфующей на штормовых волнах. Мне было известно, что конструкция шпиля замечательного инженера Д.И. Журавского рассчитана на скорость ураганного ветра до 47 метров в секунду. Таких ветров за всю историю города не наблюдалось. Запас прочности конструкции, таким образом, был велик. Но сведения эти мало утешали, когда надо было преодолевать раскачивающуюся поверхность шара; единственная связь с Алоизом – через страховочный трос.
Я знал: что бы ни случилось – моя жизнь в руках верного товарища. С каждым шагом чувствовал себя уверенней. Поглядывая вниз, я видел сосредоточенное лицо Алоиза, внимательно наблюдавшего из окошка за каждым моим движением. Страховал Алоиз виртуозно, не мешая тросом при движении, не тянул вверх, не позволял тросу провисать, а легко, ненавязчиво и технично вел напарника к шарику. И все-таки одолеть его в тот день мне не удалось. Не удалось и в последующие пять дней. Не было чувства страха. Было чувство бессилия: не подтянуться к следующей скобе, не подтащить себя под отрицательный угол к шарику. Всему виной был голод. Алоиз помогал как мог: подбадривал, наставлял. И это шло на пользу. Он все чувствовал так, как будто лез сам: «Если не уверен, спустись отдохни, попробуй еще раз».
Спустившись до лаза, я отогревал руки, восстанавливал дыхание и силы. Шпиль содрогался от рвущихся рядом снарядов. И снова попытка. Стрельба идет вовсю. На шпиле я как на ладони, открыт для всех ветров и снарядов. Но мысли заняты другим – одолеть слабость.
Я уже привык к шпилю, к высоте. Как на тренировке, появились уверенность и выносливость. Уже знаю, что не кистью руки надо браться за скобу, а пропускать ее под локоть. Так легче висеть на руках. Не стоять ногой на скобе, а пропускать скобу под колено. Теперь, выбившись из сил, я могу отдыхать, сцепив две руки, обняв скобу. Теперь никакая сила не разлучит меня со шпилем. Можно решаться на штурм нависающего шарика. Но мудрый, осторожный Алоиз, как старший брат, наставлял: «Не торопись, ты уже молодец. Сегодня поднялся на двадцать сантиметров выше, чем вчера. Все будет хорошо. Отложим штурм до завтра».
И вот решающий день штурма, седьмой по счету. Мороз за тридцать пять. Вот он, такой близкий и такой далекий шарик. Остановился, почти упираясь в него головой. Руки, уставшие от напряжения, слегка дрожат. Пальцы в армейских снайперских рукавицах с отдельным указательным пальцем закоченели. Их надо согреть. Продев ноги между шпилем и скобой, я заклинился, отдыхая, держась за скобу то правой, то левой рукой. Вращаю освободившейся рукой в плечевом суставе и чувствую, как кровь начинает приливать к онемевшим пальцам. Все идет нормально. Алоиз машет рукой из окна и что-то кричит. Из-за сильного ветра трудно разобрать слова. Но два слова все-таки уловил: «Молодец! Отдохни!» Счастье иметь такого напарника.
