Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович (лучшие книги .TXT) 📗
Работал Ломоносов истово. За свою сравнительно короткую жизнь (54 года) он оставил громадное творческое наследие. Если учесть, что далеко не все при его жизни было опубликовано и если вспомнить, что благодаря графу Г.Г. Орлову значительная часть его личного архива бесследно исчезла (об этом мы еще скажем), то можно лишь догадываться, сколько бесценных для истории страниц его рукописей уже никогда, по-видимому, не будут найдены и какую интенсивную творческую жизнь вел ученый, – ведь и того, что сохранилось, хватило на 11 толстенных академических томов его сочинений [116].
Причину «внезапного», более чем на сто лет, забвения имени Ломоносова следует все же объяснить. Доказать здесь, к сожалению, нам ничего не удастся. Можно лишь высказать отдельные соображения.
… Некоторое время после смерти ученого еще срабатывал незабытый многими гипноз его имени, и Академия наук почтила память Ломоносова изданием в 80-х годах XVIII века Собрания его сочинений с обширной биографической статьей. Работа была выполнена по инициативе директора Академии Е.Р. Дашковой. Всего было опубликовано 6 томов [117].
Помимо этого, нельзя забывать, что сам Ломоносов как бы разделил свое творчество на две несопоставимые части: в одной – его научные трактаты по физике, химии, геологии, истории; в другой – литературное творчество. И очень многие его современники ценили стихотворство Ломоносова много выше его чисто научных трудов. Но очень скоро с появлением на литературном горизонте Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского и, конечно, А.С. Пушкина оды Ломоносова не только перестали нра-виться, их просто более не читали. И, само собой, уже не помнили их автора.
Есть еще одна причина, отмеченная в свое время В.И. Вернадским. Он считал, что после смерти Ломоносова о нем, как об ученом, вообще не вспоминали. Ценили же в нем “своеобраз-ную сильную личность, пробившуюся в первые ряды людей сво-его века из крестьянской среды архангельского захолустья” [118].
В данной работе пересказывать биографию Ломоносова не имеет смысла. О нем написано больше, чем о любом другом русском ученом [119]. Поэтому ограничимся лишь основными вехами его жизни, они, кстати, помогут понять и чисто психологический феномен этой действительно сильной личности.
Ломоносову шел двадцатый год, когда он сел за парту с детьми, чтобы постигать азы систематического образования в Славяно – греко – латинской академии. Учился он там с 1731 по 1735 год. Затем с января по сентябрь 1736 года он числился студентом в Петербургской Академии наук на «академическом ко-ште». С октября 1736г. по июнь 1741 г. Ломоносов продолжил учебу в Германии. Академия наук отправила его за границу для овладения специальностью горного инженера. Три года он обучался в Марбургском университете. Выдающийся немецкий ученый Хр. Вольф писал, что среди учившихся у него русских студентов Ломоносов – “самая светлая голова” [120].
В Германии он женился на Елизавете-Христине Цильх и 8 июня 1741 г. вернулся в Петербург, в Академию наук. Здесь он приступил под руководством профессора И. Аммана, швейцарца по рождению, врача и ботаника по специальности, основателя Петербургского ботанического сада к изучению «естественной истории». Но руководил Амман 30-летним ученым номинально: Ломоносов только за один 1741 год представил академическому собранию свои сочинения («диссертации») по физике, физико-химии и минералогии. К тому же в 1741 году Амман умер. Так началась жизнь в науке и борьба за свое место в ней Михайлы Ломоносова.
В это время на российском престоле царствовала Елизавета Петровна. Это была типично русская барыня, которая каж-дую мысль, каждое государственное решение вынашивала как беременность [121]. Одно стало несомненным: она активно поощряла все русское.
И это не ускользнуло от внимания руководства Академии наук. Не без учета этих соображений (что подметил еще П.П. Пекарский) Академия наук в 1745 г. пустила в свою среду строптивого и, как бы мы сказали сегодня, предельно некоммуникабельного Ломоносова. В елизаветинские годы Академия наук пополнилась еще рядом русских ученых: в 1750 г. членом Академии стал натуралист С.П. Крашенинников, в 1751 г. астроном Н.И. Попов, в 1760 г. математик С.К. Котельников.
В 1757 г. Ломоносов уже советник канцелярии Академии, в 1758 г. под его присмотр попали все научные и учебные департаменты, а в 1760 г. еще и академические гимназия и университет. Карьера для простолюдина, прямо скажем, завидная.
Что же помогло Ломоносову ее сделать? Природные дарования? Несомненно. Но не только они. Если бы его многочис-ленные таланты не были сплавлены с невероятной целеустремленностью, направляемой его изворотливым умом, да сильной волей и властным характером, ни о какой академической карьере сын помора не помышлял бы вовсе.
Главное, что отличало Ломоносова и неизменно помогало ему добиваться поставленных целей, – его несомненная искренность во всем. Прежде всего это касается науки. Она была для него единственным смыслом жизни. Он прекрасно знал себе цену и его подчас просто бесило окружавшее его академическое чиновничество.
Ломоносов, как мы знаем, стал первым русским академиком-естественником [122]. Его кипучая энергия и сильный взрывной характер отныне станут постоянными раздражителями для академической бюрократии, уже в те годы усвоившей непременную заповедь служащих российского аппарата: личное спокойствие и благополучие да положительные эмоции руководства выше дела, выше науки. Ломоносов подобное принять не мог.
Более всего он не терпел равнодушие и бездарность. Сам он буквально ворвался в науку, он набросился на знания, как накидывается изголодавшийся человек на пищу, ему было интересно все – от лингвистики и истории до физики и химии. Он одновременно обдумывал несколько проблем и спешил запечатлеть плоды своих размышлений на бумаге. Удержу его энергия не знала.
Он построил химическую лабораторию при Академии на-ук, сконструировал множество измерительных приборов (анемо-метр, курсограф, ночезрительную трубу и т.д.), создал мозаичные полотна, в том числе знаменитую «Полтавскую баталию», успевал переводить научные сочинения с латыни и немецкого на русский, писал руководства для «любителей сладкоречия», «по-хвальные слова» и оды, сочинил трагедию «Демофонт» и поделился своими соображениями «о сохранении и размножении рос-сийского народа». И так далее. И так далее. И так далее.
Но и обычные занятия наукой, даже в звании академика, Ломоносова не удовлетворяли. Ему многое и многие при этом мешали работать так, как он считал нужным. А главное – его раздражало, когда он был вынужден выслушивать поучения от людей, коих ставил много ниже себя, но в академической иерархии они, к его несчастью, стояли выше. И он прилагал все свои силы, хитрость, изворотливость и напор, чтобы самому занять подобающую его таланту должность в Академии наук.
С 13 февраля 1757 г. Ломоносов стал, наконец, членом академической канцелярии. Теперь она состояла из трех лиц: И-Д. Шумахера, И. Тауберта (его зятя) и М.В. Ломоносова. С этого момента он мог вполне легально «солировать» в Академии. Узнав об этом назначении историк Г. Миллер написал, что теперь многие академики пребывают “в огорчении” [123], а И. Тауберт в связи с коллизией вокруг очередных выборов в Академию, когда русские кандидаты конкурировали с «немцами», заявил: “Разве-де нам десять Ломоносовых надобно, и один-де нам в тягость” [124].
