Полвека с небом - Савицкий Евгений Яковлевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Нести подобное дежурство, прямо надо сказать, было нелегко. Необходимость их понимал каждый летчик, и потому дежурство никому не было в тягость. Досаждали мелочи. Особенно, помню, маялись курящие летчики. Курить, понятно, запрещалось не только в кабинах самолетов, но и на расстоянии от них до десяти метров. Поначалу было нашли выход из положения. Раздобыли десятиметровые резиновые шланги. Один конец шланга у летчика в кабине, а в другой его конец дежуривший на аэродроме техник вставлял зажженную папиросу. Летчик сидит в кабине и тянет через шланг папиросный дым, как через своеобразный мундштук кальяна размером в десять погонных метров.
А время дежурства идет…
Или еще одна мелочь. Кабины самолетов тогда не обогревались. А зимой морозы под сорок градусов! Приспособились летчики брать с собой в кабину по паре резиновых грелок с кипятком. Одну — под ноги, другую — за спину. Остынут грелки, техник вновь заполнит их кипятком. Ну а в случае запуска двигателя все эти самодеятельные приспособления, вроде шланга-«кальяна» да грелок с кипятком, тут же летели наземь из кабины.
Позже Сергей Игнатьевич Руденко, узнав обо всех этих ухищрениях, разом все прекратил. Поворчали день-другой некоторые, особенно курильщики, но смирились. Понимали, что Руденко прав. Служба никаких вольностей не терпит. Никогда нельзя угадать, к чему такая вольность может в конце концов привести, какой бедой или просчетом обернуться…
В июне сорок первого полки дивизии, которой я командовал, находились в летних лагерях, готовясь принять участие в ответственных маневрах в приграничном районе. В тот день, когда гитлеровская Германия вероломно напала на нашу страну, в кабинете начальника штаба дивизии полковника Пинчева, где мы обсуждали текущие вопросы, раздался телефонный звонок. Звонили по прямому проводу. Я снял трубку и услышал голос начальника штаба Дальневосточного фронта генерала И. В. Смородинова.
— Товарищ Савицкий, — голос Смородинова звучал как-то нарочито сухо и официально, — война… Германия напала на Советский Союз и ведет боевые действия по всей западной границе. Объявите в полках дивизии боевую и мобилизационную готовность. А вам надлежит явиться к командующему фронтом.
Положив трубку, я встал и, не зная зачем, подошел к окну. За окном синело безоблачное небо, стоял теплый солнечный день — еще мирный здесь, но уже обильно политый людской кровью там, на западе.
Независимо от званий и должностей я всегда ощущал себя прежде всего летчиком-истребителем. Это моя профессия. А смысл ее — бить в небе врага. Поэтому, вьполнив приказ командующего о приведении полков дивизии в боевую и мобилизационную готовность, первое, что я затем сделал, — это подал рапорт с просьбой об отправке на фронт.
— Думаешь, один ты умный? Вон их у меня сколько! — кивнул на пачку бумаг на письменном столе Апанасенко. — Не торопись. Здесь тоже не посиделки.
Суть ответа меня не устраивала, но форма его показалась убедительной. Ее я и стал пускать в ход, разбирая посыпавшиеся на меня рапорты подчиненных.
Куда сложнее оказалось отвечать на их недоуменные расспросы. Сводки день ото дня становились тревожней. То и дело слышались все новые и новые названия городов и крупных населенных пунктов, оказавшихся в тылу противника, далеко за линией фронта. И перечень их угрожающе рос. К началу июля фашисты оккупировали Литву и большую часть Латвии, захватили западную часть Белоруссии и ряд западных областей Украины. Что происходит? Как могло случиться такое? Почему отходят все дальше и дальше на восток наши войска?
Ответов на все эти вопросы в то время не было. И нам оставалось одно: следить за событиями, происходящими на советско-германском фронте да писать рапорта.
Мне повезло быстрее других. В середине ноября, когда рвущиеся к Москве фашистские полчища возобновили после очередной перегруппировки сил наступление и в небе Подмосковья вновь разгорелись ожесточенные воздушные бои, меня включили в состав группы, в которую входили командиры всех родов войск. Эта первая группа была вызвана Генеральным штабом. Впоследствии же аналогичные группы вызывались из тыла штабами родов войск. Что и говорить, командировка эта оказалась для меня весьма кстати: если и не разрешат остаться, то повоевать все равно успею! Но главное, радовало, что подобный вызов в Москву вообще возможен. Не так-то, выходит, плохи наши дела, раз в Генеральном штабе находят время для учебы и передачи опыта. Гитлер и Геббельс кричат на весь мир о близком конце войны, а советское командование считает, что она всерьез только начинается…
Всех нас, приехавших из тыла командиров, распределили по-разному. Мне надлежало явиться в штаб авиагруппы полковника Н. А. Сбытова, созданной на базе ВВС Московского округа. Сбытов в то время одновременно являлся и командующим ВВС МВО. Поэтому командный пункт авиагруппы, которая вела активные боевые действия, находился на одном из подмосковных аэродромов, а штаб располагался в Москве.
О Сбытове я кое-что уже слышал. Знал, например, что незадолго до нашего приезда его авиационная группа в течение четырех суток прикрывала с воздуха части 32-й стрелковой Краснознаменной дивизии и подразделения 18, 19 и 20-й танковых бригад, ведших тяжелые бои на знаменитом, известном всякому русскому человеку Бородинском поле. Несмотря на ожесточенные непрекращающиеся атаки вражеской авиации, летчики Сбытова сделали все, чтобы дать возможность нашим наземным войскам сдержать на своем участке напор рвущегося к Москве противника. Немцы за эти четверо суток понесли большой урон как в живой силе, так и в технике. Тысячи вражеских солдат и офицеров навсегда остались лежать на заснеженной равнине Бородинского поля и его окрестностей.
Мое впечатление о Сбытове как опытном боевом командире подтвердилось при первой же встрече. Времени на то оказалось достаточно — разговор неожиданно для меня получился долгий.
— Тридцати еще, вижу, нет, а уже комдив! — слегка удивился Николай Александрович, разглядывая меня.
Я промолчал, выдерживая острый взгляд Сбытова. Да и что тут скажешь? Разве одно: начальству, мол, виднее. Но собеседнику моему это было известно не хуже меня. Кстати, тридцать к тому моменту мне уже исполнилось.
