Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский (Документальные повести, статьи, - Давидов Михаил Иванович
Вероятно, у всех гениальных людей — трудные характеры.
В истории превыше всего должна быть правда. Поэтому не будем приукрашивать Лермонтова, а прислушаемся к мнению его современников.
Вот какую характеристику дал Михаилу Юрьевичу его родственник И. А. Арсеньев: «Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень мелкими остротами оскорблял иногда людей… С таким характером, с такими наклонностями он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов.
Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек, он был… несносен» [80].
А вот высказывание товарища Михаила Юрьевича по Московскому университетскому пансиону Николая Сатина: «В пансионе товарищи не любили Лермонтова за его наклонность подтрунивать и надоедать. „Пристанет, так не отстанет“, — говорили об нем… Эта юношеская наклонность привела его и к последней трагической дуэли!» [81]
Привычка поэта к острым, злым шуткам сохранилась у Лермонтова и после его возмужания, став неотъемлемой чертой его характера. Об этом вспоминал однополчанин Лермонтова А. Ф. Тиран. Справедливости ради, нужно отметить, что А. Ф. Тиран, H. М. Сатин были в довольно-таки прохладных отношениях с талантливым поэтом. Не наговаривали ли они на него?
Но вот мнения людей, хорошо относившихся к поэту или друживших с ним.
Князь Александр Мещерский: «Сблизившись с Лермонтовым, я убедился, что изощрять свой ум в насмешках и остротах постоянно над намеченной им в обществе жертвой составляло одну из резких особенностей его характера» [82].
Товарищ Михаила Юрьевича по салону Карамзиных камер-юнкер H. М. Смирнов: «Все приятели ожидали сего печального конца, ибо знали его страсть насмехаться и его готовность отвечать за свои насмешки» [83].
Молодой кавказский офицер А. Д. Есаков вспоминал, что Лермонтов часто говорил с ним в тоне насмешки. Однако когда Михаил Юрьевич замечал, что Есаков теряет терпение, он ласковым словом, добрым взглядом унимал пыл молодого офицера, и они оставались в дружеских отношениях.
Писатель И. И. Панаев рассказывает: «Я много слышал о Лермонтове от его школьных и полковых товарищей. По их словам, он был любим очень немногими, только теми, с которыми был близок, но и с близкими людьми он не был сообщителен. У него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь комическую сторону, какую-нибудь слабость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его наконец из терпения… Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его» [84].
Итак, люди, доброжелательно относящиеся к поэту, также как и недруги его, дружно приходят к выводу, что из-за особенностей своего характера Михаил Юрьевич с неизбежностью подставлял свою грудь под пулю одного из обиженных. Ведь не все офицеры, подобно Есакову, способны были на понимание и прощение поэта за его насмешки и дерзкие выходки.
А дуэли в то время были очень частым явлением. Однополчанин Лермонтова вспоминал: «…мы любили друг друга, но жизнь была для нас копейка: раз за обедом подтрунивали над одним из наших, что с его ли фигурою ухаживать за дамами, а после обеда — дуэль…» [85]
До поединка с Мартыновым Лермонтов уже имел опыт участия в двух дуэлях.
В материалах В. X. Хохрякова [86], первого биографа поэта, имеется указание на то, что Михаил Юрьевич около 1830 года стрелялся на дуэли со Столыпиным из-за своей двоюродной сестры. Обстоятельства этой юношеской дуэли поэта для лермонтоведов до сих пор покрыты мраком неизвестности.
Вторая дуэль Лермонтова, состоявшаяся 18 февраля 1840 года с сыном французского посланника в России Эрнестом де Барантом, получила большую известность. Виновницами ссоры Лермонтова и Баранта были молодая княгиня Мария Щербатова, за которой оба настойчиво ухаживали, а также поклонница Баранта Тереза фон Бахерахт. Уязвленная и душимая ревностью, Тереза внушила Эрнесту о якобы непочтительном отношении к нему Лермонтова.
Дуэль проходила на Парголовской дороге под Петербургом при секундантах А. А. Столыпине (Монго) со стороны Лермонтова и Рауле д’Англесе со стороны француза. По условиям сначала дрались на шпагах до «первой крови». При этом конец шпаги Лермонтова переломился. Барант сделал выпад против безоружного противника, но поскользнулся и в итоге лишь оцарапал грудь и руку Лермонтову. Перешли на пистолеты. С расстояния в 20 шагов Барант выстрелил первым и промахнулся. Лермонтов великодушно выстрелил в сторону, после чего противники помирились. В результате дуэли Михаил Юрьевич получил от шпаги француза две неглубокие раны мягких тканей (правой половины грудной клетки и правого предплечья), которые через некоторое время зажили, а также «заработал» свою вторую ссылку на Кавказ.
Дуэль с Мартыновым была третьей в жизни поэта.
С именем Лермонтова связывают еще 5 околодуэльных и преддуэльных ситуаций.
Сразу же следует опровергнуть утверждение, что Михаил Юрьевич стрелялся на дуэли во время службы в лейб-гвардии Гусарском полку с А. Н. Долгоруким. В обнаруженной рукописи их однополчанина А. Ф. Тирана в одном месте чужим почерком вписано, что «Лермонтов стрелялся с Долгоруким, которого он убил» [87]. Эта неизвестно кому принадлежащая запись оказалась ошибочной, так как путем исторических изысканий было установлено, что А. Н. Долгорукий был убит на дуэли В. В. Яшвилем в 1842 году, когда прах Лермонтова уже покоился в земле.
Преддуэльная ситуация сложилась в декабре 1834-го — январе 1835 года между Михаилом Юрьевичем и его другом детства Алексеем Лопухиным. В основе ее лежал любовный треугольник: богатый жених с 5 тыс. крепостных душ Лопухин, петербургская красавица — кокетка Катенька Сушкова (предмет детского увлечения Миши) и возмужавший 20-летний корнет Лермонтов. Е. А. Сушкова впоследствии вспоминала: «Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный, бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу>хин приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча двух врагов и что Л<опу>хин намекнул ему, что… он не прочь и от дуэли…» [88]. По ее словам, Лермонтов заявил, что если она не решит, кого из двух выбрать, то пусть предоставит выбрать «судьбе или правильнее сказать: пистолету». Следует отметить, что к 1834 году Михаил уже не имел чувства к Сушковой и лишь подсмеивался над ней, играл роль влюбленного, мстя за свои детские слезы, пролитые много лет назад по вине этой бессердечной кокетки. Тем не менее, по законам дворянской чести Лопухин должен был, безусловно, вызвать Лермонтова, ведь Алексей был как-никак нареченный жених, а Лермонтов фактически сорвал ему свадьбу, опорочил невесту. Но дуэль между друзьями детства не состоялась.
Лихой армейский офицер Н. П. Колюбакин (1811–1868) являлся прототипом Грушницкого в романе «Герой нашего времени». Но мало кто знает, что Колюбакин — «Грушницкий», «убитый» на страницах романа Печориным, в реальной жизни имел возможность отомстить за свой литературный персонаж на дуэли самому автору произведения.
Николай Петрович служил поручиком в Оренбургском уланском полку и за пощечину своему полковому командиру в 1835 году был разжалован в солдаты Нижегородского драгунского полка. Колюбакин и Лермонтов познакомились в Пятигорске в 1837-м. Склонный к позе и громким фразам Колюбакин — «вылитый» Грушницкий, что отмечали многие современники. Колюбакин в конце 1837 года короткое время служил вместе с Михаилом Юрьевичем на Кавказе. Как-то ему довелось вместе с Лермонтовым и еще двумя офицерами ехать в нанятой повозке до Георгиевска. Вот обстоятельства ссоры и несостоявшейся дуэли в пересказе К. А. Бороздина: «В числе четверых находился и Лермонтов. Он сумел со всеми тремя своими попутчиками до того перессориться на дороге и каждого из них так оскорбить, что все трое ему сделали вызов, он должен был наконец вылезть из фургона и шел пешком до тех пор, пока не приискали ему казаки верховой лошади, которую он купил. В Георгиевске выбранные секунданты не нашли возможным допустить подобной дуэли: троих против одного, считая ее за смертоубийство, и не без труда уладили дело примирением, впрочем, очень холодным» [89].
