Сталин (Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич (книги хорошего качества .TXT) 📗
И выгоднее бороться с империализмом, будучи частью огромного целого, выгоднее бороться всей силой гигантского тела России…
— Россия, — говорил он, — сама полуколониальная страна. Ее капитализм и ее военно-феодальный Империализм — только приказчики капиталистического Запада. Главные поработители и подлинные хозяева мира, в том числе и России и Грузии, — здесь, на Западе.
Вот почему, когда он в тех столицах Европы, которые видел, проходил мимо величественных зданий банков, промышленных концернов, парламентов, его сердце сжималось гораздо более тяжелой ненавистью, чем при виде царских дворцов.
— Отсюда, — говорил он, — накидывается на Россию и связанные ею страны сеть колониального порабощения. Отсюда поддерживается царизм. Это — твердыни мирового империализма. Мир будет счастлив только тогда, когда мы разрушим их.
Он не знал языков. Не мог проникнуть поэтому в глубину западной жизни. Наблюдал только внешнюю сторону — и только для того, чтобы найти подтверждение уже сложившимся мыслям.
Он видел высокую технику, богатую материальную культуру. Он не восхищался, но деловито рассуждал:
— Это все мы должны, освободившись, усвоить. Должны догнать и перегнать их. Только тогда мы их победим.
«Их» — это значило: людей Запада. Он не отделял здесь угнетаемых от угнетателей. Для него Запад был подобен Древнему Риму в глазах варвара: паразитами, жившими за счет других народов, были не только богатые, но и пролетариат, особенно верхушка его.
Он видел, конечно, нищету. Она была не менее, если не более ужасна, чем в России. Но она не трогала его. Он был даже по-своему доволен. Он усмехался, проходя особенно узкими и особенно грязными переулками кварталов бедноты:
— Здесь мы найдем себе союзников!
К западным революционерам он относился скептически. О них он составлял себе представление по людям, с которыми ему изредка приходилось встречаться, о которых рассказывал ему Ленин: по чиновникам западных социалистических партий. Он не верил ни в них, ни в их дело.
— Революционеры? Наши союзники? Кто — эти тупые и самодовольные мещане? Глупости. Эти люди ничем не лучше наших меньшевиков. Эти люди — такие же враги, даже худшие, потому что они гораздо более умело ослабляют революционность масс. Посмотрите на их животы, загляните в их квартиры, посмотрите их банковские счета, вдумайтесь вообще в их дела, — и вы поймете, что они не меньше своих хозяев, западных капиталистов, заинтересованы в эксплуатации масс. Они, как и их властители, разжирели на крови колониальных народов и на эксплуатации собственных слоев нищеты. Нет, наши союзники придут не из чиновничьей верхушки социалистических партий, но из голодающих низов.
Если кто-нибудь из западных социалистов, обычно из молодых, начинал высказывать мысли, похожие на его собственные, и ему об этом говорили, Сталин не умилялся, но недоверчиво усмехался:
— Погодите: скоро и у него округлится живот. Тогда он заговорит иначе.
И добавлял:
— Я не верю в революцию на Западе. Она может произойти только в результате русской. Здесь слишком сильны мещанские промежуточные слои. И они затормозят всякое движение. А революционная часть пролетариата, его низы здесь слишком раздроблены и одиноки. Только мы в России имеем достаточную базу для революции в лице нашего крестьянства. Здесь крестьянство получило права и землю из рук буржуазии, и его не так легко поднять против нее.
Пора откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Наоборот: именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму. Это противоречит марксизму? Тем хуже для него. И потом: есть два марксизма — догматический и творческий. Я стою на почве последнего.
Революционная эмиграция — кроме Ленина — смеялась над его взглядами, а еще более возмущалась ими. Особенно возмущало его пренебрежительное отношение к западным социалистам. Эмигранты, наоборот, очень высоко их ставили, ухаживали за ними и видели в их пути, в их настоящем свой будущий — увы! — пока недостижимый идеал…
Но спорить со Сталиным на эти темы избегали. Потому что знали, что для него — это самые больные вопросы, что здесь он может выйти из себя и грубо, как всегда, когда горячился, начать говорить о том, что они пресмыкаются перед иностранными «мещанами» и этим только позорят себя.
— Как вы не понимаете, — не говорил, а выкрикивал он иногда, — что они вас в грош не ставят и на революцию нашу им тоже с высокой горы наплевать. Им гораздо выгоднее сохранение в России царизма. Не только потому, что это сохраняет прибыли по займам, концессиям, банкам за их хозяевами, прибыли, в которых и они участвуют, но и потому еще, что само наличие царизма оттеняет в выгодную сторону их собственный до основания прогнивший строй… А вы?.. Вам плюют в лицо эти жирные и в то же время жалкие и трусливые клопы, а вы перед ними пресмыкаетесь, как будто они и в самом деле представляют собой какую-то силу и могут в чем-то вам помочь… Как вы не можете понять, что вы сами гораздо бóльшая сила — за вами ведь стоит Россия!.. И в России, хотите вы этого или нет, хотят этого или нет холопы западного социализма, будет революция, от которой содрогнется и перевернется весь мир!..
У него был жуткий вид, когда он говорил это. Глаза мрачно горели. Слова падали тяжело, как топор гильотины. От него веяло кровавым дыханием революции. Ненависть к старому миру была основной движущей силой этого человека.
Ленин внимательно прислушивался к скупой и грубоватой речи Сталина. Внимательно читал его редкие, всегда дельные, всегда на тему статьи. И часто, напав на статью особенно ясную и резкую, клеймившую мировой и русский меньшевизм, говорил окружающим:
— Прочтите. Эта статья заслуживает величайшего внимания всех, кто дорожит нашей партией. Лучшее опровержение взглядов наших примирителей и соглашателей трудно себе представить.
Окружающие пожимали плечами. Но не спорили. С Лениным было опасно и невыгодно спорить.
Но когда Ленин в 1912 г. ввел Сталина в состав Центрального комитета партии, это было встречено с возмущением. Открыто никто не возражал. Но меж собой негодовали. Зиновьев, пренебрежительно поводя жиреющими плечами, морща лицо кастрата, говорил:
— Это, право, позор! Ильич сходит с ума. Что он нашел в этой кавказской обезьяне с желтыми глазами?!
Но Ленин очень ценил «кавказскую обезьяну». Ценил выше всего своего эмигрантского окружения. То были послушные евнухи — только. А этот человек приносил с собой за границу напряженный и волевой голос русского подполья, людей народа, т. е. того, чем только и держалась партия. Он говорил — порой грубо, неуклюже, но всегда ясно — о том, что ощущали живые люди России. Многое находил Ленин в нем преувеличенным. Но в основе своей сталинские мысли и настроения были созвучны его собственным. Они были только более примитивно резки.
…Раз — это было в Лондоне — Ленин и Сталин забрели в какой-то зал, похожий на церковь. Это был молитвенный дом, и там происходило собрание английских социалистов. Один из членов партии читал в нос Библию, а потом говорил проповедь на тему, что исход евреев из Египта — это прообраз исхода рабочих из царства капитализма в царство социализма. Все вставали и по социалистическому молитвеннику пели:
— Выведи нас, господи, из царства капитализма в царство социализма!
Когда вышли на улицу, Сталин долго и громко хохотал, а потом с торжеством сказал:
— Разве я не прав? Вот как готовят здесь революцию: хотят как из комнаты в комнату, по гладенькому паркету войти в социализм. Да и то чувствуют, что сами не могут, так молятся: пошли нам, боженька, социализм… Сто лет и двести лет можно так готовить революцию, а воз будет все на том же месте. Революции не приходят — их делают.
— Да, это так, — протянул Ленин. — В английском пролетариате рассеяно много настоящих зерен социализма. Вот подите, например, на собрания, где они обсуждают практические вопросы… Вот я был на днях — говорили о городах-садах. Докладчик, партийный чиновник, пошлости разводил, а выступил простой рабочий — и сразу быка за рога взял, самую суть капиталистического строя вскрывает… Из рабочих низов социализм здесь так и прет!.. Только мы, приезжие, обычно этого не замечаем, потому что видим по преимуществу развращенную, обуржуазившуюся рабочую верхушку… Но ведь влияние этой верхушки на рабочего, к сожалению, огромно. Поверх здравых мыслей рабочего лежит часто такой густой пласт всяких предрассудков, религии, мещанской закваски, что иной раз руки опускаются, думаешь — ни за что не пробить… Грустно! Здесь рабочий совсем не тот, что наш. Наш исторически складывался в других условиях — и он гораздо выше европейского по своей сознательности. У нас и слой революционеров, даже мещански окрашенных, лучше…
