Родни Стоун (др. изд.) - Дойл Артур Игнатиус Конан (чтение книг .txt) 📗
- Да, бристольский желтый платок последнее время всех забивает. Как поживаете, миссис Гаррисон? Вы меня, наверно, не помните?
Она вышла из дому, и при виде моего дяди ее усталое лицо, на которое давний страх, казалось, наложил свой отпечаток, стало вдруг жестким и словно бы окаменело.
- Я очень даже хорошо вас помню, сэр Чарльз Треджеллис, - сказала она. Уж не за тем ли вы пожаловали, чтобы уговорить моего мужа вернуться на старую дорожку?
- Вот она всегда так, сэр Чарльз, - сказал Чемпион, положив свою ручищу на плечо жены. - Я ей пообещал, и уж она нипочем не вернет мне мое слово! Другой такой хорошей да трудолюбивой жены не сыскать в целом свете, только вот бокс она не жалует, это уж верно.
- Бокс! - с горечью воскликнула женщина, - для вас-то это одно развлечение, сэр Чарльз. Приятно прокатились в деревню за двадцать пять миль, и корзинку с завтраком прихватили, и про вино не забыли, а вечером по холодку обратно в Лондон; день провели весело, хороший бой поглядели, есть о чем поговорить. А мне-то каково было с этим боксом! Сидишь, ждешь час за часом да слушаешь, не застучат ли колеса, не везут ли ко мне назад моего муженька. Когда сам в дом войдет, когда под руки его введут, а когда и вовсе внесут, только по одежде его и узнаешь...
- Будет тебе, женушка, - сказал Гаррисон, похлопав ее по плечу. - Конечно, доставалось мне, что и говорить, но уж не так, как ты расписываешь.
- А потом неделями прислушиваешься к каждому стуку в дверь: может, это пришли сказать, что тот, другой, помер и моему-то теперь не миновать суда за убийство!
- Да, нет в ней азарта, - сказал Гаррисон. - Не уважает она бокс! А все Черный Барух виноват: он в тот раз чуть богу душу не отдал! Ну да ладно, я ей обещал, и коли она не освободит меня от обещания, значит, больше никогда не кидать мне шапку через канаты.
- Ты будешь носить свою шапку на голове, Джон, как и подобает честному, богобоязненному человеку, - сказала ему жена, уходя в дом.
- Боже меня упаси уговаривать вас нарушить обещание, - сказал мой дядя. Однако если бы вы опять пожелали испытать свои силы в боксе, у меня есть для вас хорошее предложение.
- Толку, конечно, не будет, - сказал кузнец, - а послушать мне все одно интересно.
- Есть неподалеку от Глостера очень подходящий экземпляр, сто восемьдесят два фунта весу. Зовут его Уилсон, а прозвали Крабом - за его стиль.
Гаррисон покачал головой:
- Нет, не слыхал про такого, сэр.
- Это понятно: он еще не выступал ни в одном призовом бою. Но на Западе его ценят очень высоко, и он может потягаться с любым из Белчеров.
- Ну, так это еще не настоящий бокс, - возразил кузнец.
- Мне говорили, он отлично дрался в любительской встрече с Ноем Джеймсом из Чешира.
- Гвардеец Ной Джеймс - боксер что надо, другого такого не сыщешь, сэр, сказал Гаррисон. - У него челюсть была сломана в трех местах, а он после этого бился еще пятьдесят раундов. Это я своими глазами видел. Если Уилсон и впрямь его одолел, он далеко пойдет.
- На Западе так и думают и его хотят свести с лондонскими молодцами. Его покровитель - сэр Лотиан Хьюм; короче говоря, он заключил со мной пари, что я не найду Уилсону достойного молодого противника в его весе. Я ему сказал, что никакого хорошего молодого боксера у меня на примете нет, но я знаю одного немолодого, который уже много лет не ступал на ринг, и, однако, он бы заставил его протеже пожалеть, что тот явился в Лондон. "Молодой ли, старый ли, моложе двадцати или старше тридцати пяти - приводите кого хотите, был бы только вес подходящий, и я ставлю на Уилсона два против одного", - сказал сэр Лотиан. Я заключил с ним пари не на одну тысячу и вот приехал к вам.
- Ничего не выйдет, сэр Чарльз, - сказал кузнец, покачав головой. - Я бы всей душой, да вы ведь сами слыхали.
- Что ж, если вы не хотите драться, Гаррисон, мне надо найти какого-нибудь новичка. Я был бы вам благодарен за совет. Кстати, в следующую пятницу я даю ужин любителям бокса в заведении "Карета и кони" на Сент-Мартин-лейн. Буду рад видеть вас среди моих гостей. Послушайте, а это кто? - и он быстро поднес к глазам лорнет.
С молотом в руке из кузницы вышел Джим. Ворот его серой фланелевой рубахи был расстегнут, рукава засучены. Мой дядя взглядом знатока осмотрел его с головы до ног.
- Это мой племянник, сэр Чарльз.
- Он живет с вами?
- Его родители умерли.
- Бывал он в Лондоне?
- Нет, сэр Чарльз. Он живет у меня с той поры, когда он был еще вот с этот молоток.
Мой дядя повернулся к Джиму.
- Говорят, вы еще не бывали в Лондоне? - сказал он. - В следующую пятницу я даю ужин любителям бокса, ваш дядя там будет. Не хотите ли тоже приехать?
Темные глаза Джима заблестели от удовольствия.
- Я был бы очень рад, сэр.
- Нет, нет, Джим! - быстро сказал кузнец. - Хоть мне и жалко, но ты останешься дома, с теткой. Есть у меня на то причины.
- Да что вы, Гаррисон, пусть он съездит!
- Нет, нет, сэр Чарльз! Это для него опасная компания, больно он ретивый. Да и когда я в отлучке, у него работы по горло.
Джим помрачнел и большими шагами зашагал в кузницу. Я проскользнул за ним: мне хотелось его утешить, хотелось рассказать ему обо всех неожиданных и удивительных переменах в моей жизни. Я дошел еще только до середины рассказа, и Джим, добрый малый, радуясь счастливой перемене в моей судьбе, стал было уже забывать о собственных огорчениях, но тут с улицы донесся голос моего дяди пора было возвращаться. У наших ворот уже стояла запряженная цугом коляска, и Амброз успел погрузить в нее корзину с закусками, болонку и драгоценную туалетную шкатулку; сам он пристроился на запятках. Отец крепко пожал мне руку, матушка, всхлипывая, обняла меня напоследок, и я сел рядом с дядей в коляску.
- Отпускай! - крикнул конюху дядя.
Звякнула сбруя, застучали копыта, мы тронулись в путь.
Столько лет прошло, а я и сейчас вижу тот весенний день, зеленые поля, облачка, подгоняемые ветром, и наш желтый насупленный домик, в котором я из мальчика превратился в мужчину! А у калитки стоит матушка - отворотилась и машет платочком, и отец, в синем мундире и белых штанах, оперся на палку и, козырьком приставив руку к глазам, напряженно глядит нам вслед. Вся деревня высыпала на улицу, всем хотелось поглядеть, как юный Родди Стоун едет со своим знаменитым лондонским родичем во дворец к самому принцу.
Семейство Гаррисон махало мне, стоя у кузницы, и Джон Каммингз - у гостиницы, и Джошуа Аллен, мой старый школьный учитель, показывал на меня людям, словно бы говоря: вот плоды моего учения. Ну и для полноты картины, кто бы, вы думали, проехал мимо нас, когда мы выезжали из селения? Мисс Хинтон, актерка; она сидела в том же фаэтоне и правила той же лошадкой, что и при первом появлении в Монаховом дубе, но сама она стала совсем другая, и я подумал тогда, что даже если бы Джим ничего больше не сделал в своей жизни, и то он не зря терял в захолустье золотые годы юности.
Она ехала к нему, на этот счет у меня не было сомнений - они очень сдружились в последнее время, и она даже не заметила, как я махал ей из коляски. Но вот дорога круто повернула, маленькое наше селение скрылось из глаз, и вдали, меж холмами за шпилями Пэтчема и Престона, глазам моим открылись широкое синее море и серые дома Брайтона, а между ними, посредине, вздымались причудливые восточные купола и минареты летней резиденции принца. Для всякого иного путешественника это было просто великолепное зрелище, для меня же новый мир, огромный, широкий, свободный, и сердце мое волновалось и трепетало, точно у птенца, когда он впервые заслышит свист ветра при взмахе собственных крыльев и воспарит под голубыми небесами, над зелеными равнинами. Может, и настанет день, когда он с сожалением и раскаянием оглянется на уютное гнездышко в кустах терновника; но что ему до этого сейчас, когда в воздухе пахнет весной, и молодая кровь кипит в жилах, и ястреб тревоги еще не заслонил солнца мрачной тенью своих крыльев!
