Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович (е книги TXT) 📗
– Хорошо. День отдыхаем. Атакуем послезавтра.
Пока уходившие толпились у двери, Лавр Георгиевич расслышал голос Миончинского:
– Ах, если бы нам хоть малую толику снарядиков! Похоронить Нежинцева командующий не разрешил. Почему?
На этот вопрос он и сам не мог ответить. Может быть, у него было какое-то предчувствие?
В течение ночи он несколько раз выходил к убитому. Видимо, что-то похожее испытывает старый отец, когда теряет единственного сына.
Ночью генерал Романовский доложил Корнилову об ухищрениях так называемого Радяньского полка, из хохлов. Молодые, на отличных конях, радяньцы предпочитали охранять обоз и не соглашались участвовать в бою.
– Завтра разберемся, – сурово молвил Корнилов.
Утро занялось ясное, свежее. В штаб явился старик Гулыга, возглавивший отряд добровольцев из станицы Незамаевской. Вместе с ним воевали два его старших сына. Старый казак предложил забрать из его отряда конных и передать Эр дели, пеших же пластунов слить в остатками Корниловского полка.
Романовский увел старика к себе.
– Хан, – попросил Корнилов, – заварите-ка чаю. Что-то горло сохнет.
Хаджиев вышел – и в это мгновение в комнате командующего разорвался снаряд. В это теплое весеннее утро со стороны большевиков раздался всего один орудийный выстрел. Одинокий снаряд нашел одинокий домик фермы и угодил как раз в ту комнату, где работал генерал Корнилов…
ПРИКАЗ
Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 ч 30 м сего 31 марта убит генерал Корнилов.
Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.
Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине.
Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею известны всем нам.
Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.
Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову – нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!
В ночь Добровольческая армия сняла осаду Екатеринодара и двинулась на север, к станице Старовеличковской.
Днем, достигнув немецкой колонии Гначбау, армия похоронила своих убитых. Генерал Корнилов и полковник Нежинцев легли в одну могилу…
Недолог был покой героев. На следующий день все могилы были разрыты. Солдаты большевистского Темрюкского полка, увидев свежее кладбище, принялись искать зарытые «кадетами» сокровища. Их привлек труп в мундире с погонами самого высокого чина в русской армии. Они догадались, что это Корнилов.
В Екатеринодаре уличная чернь в течение трех дней глумилась над телом погибшего воина. Истерзанные останки генерала оттащили волоком на городскую бойню, обложили ворохом соломы и подожгли.
На Кубани известно место гибели Корнилова, известно место его первого упокоения, но нет ни могилы, ни памятника…
Вечным монументом таким сынам Отечества служит благодарная и неумирающая Народная Память!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
С Дорой Каплан, своей подругой, Надежда Константиновна Крупская обыкновенно разговаривала по-еврейски. Это был негромкий, задушевный разговор двух состарившихся женщин, всю жизнь находившихся среди мужчин с кипучим темпераментом революционеров, – но женщин, так ни разу и не узнавших счастья той неистовой любви, о которой столько читано в переводных романах. Тем более что обе по многу лет прожили в легкомысленной атмосфере заграницы: в Польше, Швейцарии, Париже. Сейчас, в Москве, в Кремле, подруги толковали о сплошном неистовстве вокруг и подавляли в себе зависть. Собственная жизнь пролетела пресно, а утраченного не воротишь. Александра Коллонтай, дочь старорежимного генерала, восприняла вихри революции как прекрасную возможность наплевать наконец на все существовавшие приличия. Уже немолодая, за сорок, она провозгласила: «Свободу крылатому Эросу!» – и облюбовала себе матроса-жеребца Павла Дыбенко, чуть ли не вдвое моложе себя. Лариса Рейснер, та вообще свихнулась и стала настоящей психопаткой: она сумела забраться даже в поезд Троцкого и прокатиться с ним на Восточный фронт. Из-под одеяла «красного главкома» Рейснер нырнула в постель балтийского мичманка Раскольникова. Революционная матросня, ни дня не воевавшая и лишь отъедавшаяся на своих линкорах, сейчас в большом спросе у начальственных эротоманок.
– Надюша, – спросила Каплан, – это не та Рейснер, у которой отец… что-то там с охранкой? Да и брат как будто…
О провокаторстве семейства Рейснеров (отец – профессор!) много и писалось, и говорилось в столыпинскую пору. Что-что, а свою замечательную память Каплан не растеряла.
– Я ее не сужу, – тихо ответила Крупская. – Она не ответ чица ни за брата, ни за отца.
– Все-таки… – вздохнула Каплан и стала сослепу тыкаться чайной ложкой в вазочки на столе. Надежда Константиновна, зная, что подруга не выносит меда, подвинула ей в самую грудь вишневое варенье.
Чай пили по-русски: наливали в блюдечки и ставили на пальцы. Отхлебывали, задумывались и молчали, словно прислушива-ясь к вкусовым ощущениям. Это было слабостью обеих: хороший чай. Секрет заварки Надежда Константиновна переняла от покойной матери: надо в чайник добавлять чуточку соды.
В тишине за дверью послышались энергичные ленинские шаги. Подруги разом поворотили головы. Но Ленин не вошел. Он собирался на митинг рабочих Михельсона. Крупская с подругой напросились ехать вместе с ним. Шофер Гиль уже подал автомобиль и ожидал.
Низко наклонившись к вазочке и доскребывая ложкой, Каплан внезапно заговорила:
– Вчерашним днем мне понадобилось зайти к Склянскому. Ты не поверишь, кто у него сидел: Арошка Симанович!
Надежда Константиновна удивилась. Поговаривали, что Сима-новича, одно время исчезнувшего с глаз, опознали в обезображенном трупе, выловленном в Мойке. Выходит, обознались? Или что?
Совсем другое занимало мысли Доры Каплан. Она угрюмо смотрела в опустевшую вазочку с вареньем:
– Надюша, я беспокоюсь за Володю. Они – и Склянский, и этот противный Арошка – сразу же, конечно, замолчали. Но пусть молчат кому-нибудь! А уж со мной… Короче, они говорили что-то о Володе, и они мне не понравились. Ты же знаешь: эти мои предчувствия… Я ошибаюсь редко!
Обеих женщин связывало материнское отношение к плохо устроенному Ленину. Пошел второй год, как они все вместе вернулись в давно оставленную Россию. Привычная жизнь переменилась разом. От размеренного эмигрантского существования не осталось и помина. События поворотились так, что на ленинские плечи в стареньком, заштопанном пиджаке свалились колоссальные обязанности. Подругам порою становилось его невыносимо жаль. Политика – такая область, где вчерашние лучшие друзья внезапно делаются непримиримыми врагами. Недавних обитателей мансард, вдруг ставших хозяевами Кремля, раздирали постоянно нараставшие противоречия.
Дору Каплан с Эфраимом Склянским связывало давнее знакомство. Ныне бывший фельдшер стал заместителем Троцкого в руководстве армией Республики. Занятый сверх головы, он раздражался бестолковыми визитами Каплан. Но сказывалась местечковая тяга к похвальбе, и он на несколько минут позволял себе роздых от бешеного напряжения.
Что же не понравилось ей в прошлый раз, когда она застала в кабинете Склянского столь неожиданного посетителя? Распоряжение правительства о массовом терроре? Причем эта кровавей-шая мера подавалась как необходимое возмездие со стороны властей. Декрет начинал действовать менее чем через неделю – с 5 сентября. Выходит, за эти дни должно случиться что-то необык-новенное и слишком страшное. Иначе как объяснить этот массовый террор в качестве ответной меры?
