Очерки по истории русской церковной смуты - Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович (читаем бесплатно книги полностью TXT, FB2) 📗
Еще худшие времена наступили для владыки в 30-е годы: небольшой храм, в котором он служил, был закрыт. Владыка вынужден был заняться подпольной юридической практикой — писанием исковых заявлений. Когда и эта возможность заработка отпала — местные судебные органы энергично запротестовали — митрополиту было предложено снять с себя сан, на что он, разумеется, не мог согласиться. Не пошел он также на примирение с Синодом.
В последние годы его жизни жители Хосты видели почтенного старца, который, сидя в городском сквере, торговал конфетами и пряниками. Это был митрополит Евдоким, когда-то известный в Русской Церкви своими барскими замашками.
Митрополит Евдоким умер в марте 1936 года. По странной случайности почти одновременно с ним умерли (на одной неделе) три его знаменитых современника: митрополит Арсений Стадницкий, епископ Андрей Ухтомский и бывший архиепископ Владимир Путята.
Митрополита Евдокима сменил на посту Председателя Синода митрополит Ленинградский Вениамин Муратовский — дряхлый, добродушный и почти впавший в детство старец. Вся власть отныне безраздельно сосредоточивалась в руках А.И.Введенского. Только один раз, летом 1925 года, имела место попытка убрать нового обновленческого диктатора. Нельзя сказать, чтобы Александр Иванович злоупотреблял властью, он даже не давал ее чувствовать: человек мягкий и слабохарактерный, А.И.Введенский охотно предоставлял распоряжаться другим, а сам «парил в эмпиреях», занимаясь высокими теориями.
Правда, в веселую минуту он иногда говорил, что «любит, чтобы ему льстили». Однако и к тем, кто ему не льстил, он никогда никаких мер не принимал и никогда не сводил ни с кем личных счетов. Он не принадлежал к мстительным и злопамятным людям, и даже когда отзывался о ком-нибудь дурно, тотчас прибавлял: «Впрочем, я это говорю в состоянии раздражения и, конечно, вероятно, по обыкновению, я не прав».
В конце января 1925 года в Москве был созван расширенный Пленум Синода, который должен был подготовить почву для предстоящего в октябре Поместного Собора. После слабого и бледного отчетного доклада прот. Красотина начались интересные выступления с мест. Во всех этих выступлениях звучит ужас перед «тихоновщиной». В то же время ораторы, явно инспирированные Синодом, отвергают всякую мысль о переговорах с патриархом.
«Никаких. соглашений с тихоновщиной быть не может, — говорит архиепископ Воронежский Петр Сергеев. — К сожалению, на местах еще и теперь слышатся голоса — когда же мир? Ответ заключается в докладе прот. Красотина. Самая мысль о примирении должна быть изгнана, и это положение является теперь одной из главных основ Святейшего Синода, поэтому, я полагаю, что мы должны одобрить курс, которым держится Священный Синод, и самим неуклонно следовать за ним».
«На чем закончил архиепископ Петр, с того я начну и подчеркну: необходимо одобрить деяния Священного Синода и держаться его, — вторил архиепископ Смоленский Алексий (Дьяконов). — Примиренчество — пораженчество: свет не может быть закрыт мраком. Соглашение — ложная позиция. Говорят, что нам нужно объединение около одного центра и патриарх будто бы представляет церковное единство. Святейший будто бы все устроит. В чем секрет? Потеря церковного центра? А этот центр — будто бы Тихон? Но ведь он подвергает критике самое общение с Востоком. Разговоры о соглашении исходят из намерения возвысить и возвеличить фигуру Тихона. Но это лишь попытка воскресить мертвеца. Я дерзаю поставить точку над «и», именно: нужно обновленцам идти в народ и всех объединить под единым обновленческим флагом и, таким образом, из положения статического стать в положение динамическое».
«Докладчик говорил о равнодушии провинции, не помогающей Священному Синоду своими средствами, но это сделать было невозможно, потому что даже заговорить о средствах в иных епархиях было невозможно. В заключение я не могу не сказать и докладчику, и Священному Синоду русское спасибо!» (Церковное обновление, 1925, № 5–6–7, с. 35)
В резком противоречии с этим тоном инспирированных ораторов звучали речи захудалых епископов типа епископа Валентина, изображенного Вс. Ивановым.
«Тихоновцы не стесняются, — жалобно причитал архиепископ Иоанн Череповецкий, — у нас они всех уверили, что крещенская вода у обновленцев прогнила, тогда как у них — чистая. Народ был возмущен, но на проверку оказывается, что все их наговоры оказываются ложными. Приемы их были еще грубее. Тихоновцы прибегали к помощи кулаков и расправлялись с обновленцами, грозили тем же и мне…» (Там же.)
«Церковь теперь в параличе, — пессимистично замечал архиепископ Красноярский Георгий, — но кто пробуждает и как? — Митрополит Александр. Да, это будильник наш. Но кто еще есть? Есть ли кому сменить его? Москва? Но здесь говорят о событиях с насмешками: долго ли вы продержитесь? Эти разговоры парализуют многих. Митрополит Александр, во всеоружии своего таланта, будит во всех нас сознание ответственности, поощряет работников и деятелей на ниве Христовой. А если бы в разных местах, под руководством его, были бы другие будильники, то работа пошла бы повсеместно. В Красноярске от митрополита Александра получили вызов на диспут. Явилось до 15 тысяч верующих и неверующих слушателей. Успех оказался огромным.
Многих удивило, что обновленцы защищают Бога. В Синоде есть миссионерский отдел, но он молчит. Работа ведется одним лицом. Я прошу обратить внимание на город Москву. Если красноречивое слово везде убеждает людей, то этот пример найдет себе подражателей». (Там же.)
30 января 1925 года состоялся доклад А.И.Введенского «Апологетическое обоснование обновленчества». Доклад знаменитого апологета также вызвал ряд откликов.
«Мы стонем от тихоновщины, — восклицал снова Алексий Дьяконов. — В одном из уездов моей епархии на благочинническом собрании Осуждался план, как ныне работать? Священники, все до одного, записались в миссионеры, изыскивая духовно-материальные средства для созидания обновленческого дела. Они вынесли решение собираться чаще. Каж-Дый из них обязался составить доклад на одну какую-нибудь тему: о лице Иисуса Христа, есть ли Бог, как бороться с сектантами… У них происходят собрания, где обсуждения идут, указываются дефекты. Всем этим намечаются точки, где нужно пробудить церковную жизнь. Присматривающиеся к их делу начинают говорить, что священники — работают, и судят о своих пастырях уже в новой плоскости. Значит, где есть работа, там есть и продуктивность.
Перед нами доклад апологета-благовестника. Задача, изложенная в докладе, должна быть возложена на каждого религиозного деятеля, побудить людей идти вперед и работать. Планомерная катехизация и приходов, и масс, начинающаяся с ячеек, несомненно, даст плоды».
«Даже теперь, когда умолкла речь великого Златоуста нашего, — восклицал Николай Федотов, — когда сердце, объятое восторгом перед мастером слова, перестало дрожать, трудно оспаривать существенную пользу доклада». (Там же, с. 39.)
Мы не знаем, знали ли процитированные нами выше ораторы о любви Александра Ивановича к лести (один из пишущих эти строки слышал от него об этом почти через 20 лет — в 1943 году). Вероятно, догадывались — такие вещи чуют интуитивно. Однако, если даже отбросить все преувеличения, содержавшиеся в выступлениях обновленческих ораторов, доклад А.И.Введенского представляет собой — безусловно — событие в развитии русской богословской мысли.
Так как этот доклад, затерянный среди пожелтевших листов старого журнала, недоступен большинству читателей, мы приведем из него пространные выдержки.
«Апологетическое обоснование обновленчества. (Доклад на Пленуме Священного Синода 27 января 1925 года)
… Обычно в обновленческом движении прощупывают только его верхние слои. Прежде всего обывателю бросается в глаза его внешняя окраска, его политическая ориентация. В массы пролилась кличка «Красная Церковь». Этому наименованию контрреволюционные круги придают одиозный, сугубо одиозный характер. Конечно, одиозность вообще вещь не особенно доброкачественная. Одиозная интерпретация клички «Красная Церковь» — есть вещь не желательная и, по существу, неверная. Вот почему мы энергично протестуем, когда нас нарочно, одиозно, именуют красными. Но в то же самое время мы не боимся слова. И самое слово «красный» нам, у которых политическое сердце вовсе не струит белую кровь, не представляется страшным. Как выразился однажды митрополит Серафим Руженцов, «красный цвет — пасхальный цвет». Словом, «красный цвет» — в этом нет ничего страшного. Конечно, если в этом хотят видеть наше пресмыкательство перед властью, о… тогда мы протестуем. То правда, что еще Достоевский метко сказал: «русский человек ищет, у кого бы сапоги почистить». Но мы не принадлежим к породе чистильщиков хотя бы красных сапог. Лакействующая психология тихоновщины объек-тируется ими в душу обновленчества с совершенно напрасной затратой энергии. Если тихоновцы нас называют красными (в одиозном смысле этого слова), то надо полагать, что сами тихоновцы красны в квадрате или в кубе. Когда Тихон осенью 1923 года на стенах своей кельи вывешивал: «Контрреволюционерам вход воспрещается!» — это квадрат церковной красноты. Когда Иларион на стенах церквей в Москве же вывешивал: «Активным контрреволюционерам вход воспрещается» — это куб церковной красноты» [64].
