«Она утонула...». Правда о «Курске», которую скрывают Путин и Устинов Издание второе, перерабо - Кузнецов Борис Григорьевич
Следователь по особо важным делам ГВП Артур Егиев.
Вы кому верите — генпрокурору Устинову или следователю Егиеву? Я — Егиеву.
Хотя выбор полигона в причинной связи с гибелью корабля и экипажа не находится, но он позволяет понять, что «боевая учеба» — это лишь фикция, желание создать видимость боеспособности флота. Вообще-то «Курску» было запрещено погружаться на глубину более 290 метров при рабочей глубине 400 метров, а максимальной — 600 метров. Это ограничение, наложенное специалистами отдела безопасности мореплавания, водолазных и глубоководных работ Северного флота, связано с тем, что корабль не выполнял погружений на рабочую глубину в течение четырех лет.
О глубине моря в районе полигона можно было бы поговорить подробнее, и это имело бы правовое значение, если бы корпус «Курска» коснулся дна, что и стало причиной гибели. Но причина аварии — в другом. Поэтому оставим различные точки зрения по этому вопросу на усмотрение специалистов.
С 1998 года «Курск» не проводил обязательных ежегодных торпедных стрельб. Почему подводный крейсер первой линии [21] не занимался этим? Как можно вообще выполнять что-либо — прыгать в высоту, лететь в космос, участвовать в соревнованиях по стрельбе из пневматической винтовки — без тренировки? Мне, наверное, не дано это понять. В учениях участвовали также подлодки «К-119» и «К-410». Однако эти субмарины в море не выходили, а «громили» условного противника у пирса.
Позже Попов пояснил, что их участие было чисто теоретическим. Как бы виртуальным. Дескать, на базе «К-119» и «К-410» производили учебные пуски ракет, торпедные атаки, отслеживали движение «вражеских» авианосцев. Что это было? Очковтирательство? Или из-за недостатка средств командование приняло решение хоть как-то обучать экипажи? Не знаю. Но все эти учения представляются мне большим блефом.
А где был Главный штаб ВМФ, который не мог не знать, что руководители Северного флота произвольно изменили годовой план боевой подготовки? Очевидно, очковтирательство началось у нас с потемкинских деревень, а может, и раньше. В советское время создание видимости деятельности было весьма распространено.
Было это и на флоте. Было, есть, и, к сожалению, видимо, будет.
Я вспоминаю одно уголовное дело по факту разглашения одним из морских офицеров тактико-технических характеристик мини-подлодки «Пиранья» (проект 865), предназначенной для диверсионных и разведывательных целей.
Лодки, построенные в 1988-1 989 годах Адмиралтейским объединением тогда еще в Ленинграде, имели конструктивные недостатки, не позволяющие им выходить в море. Несмотря на это, две «Пираньи» были приняты в состав Балтийского флота, но из-за угрозы жизням моряков по указанию заместителя Главкома ВМФ СССР вице-адмирала Анатолия Кузьмина маленькие субмарины стоимостью несколько десятков миллионов рублей каждая были поставлены на пирс в порту Лиепая. А тем временем завод наклепал еще 18 заказанных флотом «малюток». Стоявшие на пирсе лодки были перекрашены в «спасательные цвета» и накрыты брезентом, со всеми атрибутами сохранения секретности, с часовым. На них составлялись планы боевой учебы экипажей, проходили доклады, присваивались звания.
Мужественный офицер, капитан III ранга Александр Шахов отказался принимать командование дивизионом таких лодок. Он обратился с письмом к президенту СССР Михаилу Горбачеву и Главкому ВМФ СССР, рассказав о творимом на флоте безобразии. Шахова в буквальном смысле слова отправили пасти свиней — на подсобное хозяйство. Он положил партийный билет на стол и написал рапорт об увольнении. По данным А. Гусева, эти лодки утилизировали на Кронштадтском судоремонтном заводе в 1999–2000 годах и получили около 200 тонн титанового лома.
Пример с «Пираньями» — свидетельство того, что все недостатки ВМФ СССР перетекли в наше время.
Вернемся к учениям августа 2000 года. Еще одним летучим голландцем стал сторожевой корабль «Легкий», в обязанности которого входили своевременное обнаружение иностранных подводных лодок и недопущение их в район боевых действий.
У «Легкого» не работала гидроакустическая станция, а в ходе «комплексной подготовки» вышел из строя и радар. По некоторой информации, в конце учений у него сломался двигатель, и сторожевик отбуксировали на базу. А чему удивляться, если из более чем двух десятков российских кораблей, находящихся в Баренцевом море, взрыв на «Курске» запеленговала только гидроакустическая служба «Петра Великого».
Наконец, самое главное.
В это трудно поверить, но в ходе боевых учений в море не было ни одного спасательного судна с глубоководным комплексом.
Получается, что тактику разработали, задачи определили, район боевых действий худо-бедно выбрали, а о средствах спасения никто не подумал. Не были назначены дежурные спасательные группы по разным видам аварий, их численный состав и руководители. Не выбран способ обозначения мест затонувших кораблей — буями, вехами, гидроакустическими маяками. Не закреплен береговой автотранспорт для обеспечения поисково-спасательных работ и дежурные барокамеры.
Вячеслав Попов.
По сей день от Вячеслава Попова нет внятного ответа на вопрос, почему в спасательный отряд Северного флота не были включены плавучий кран и госпитальное судно «Свирь».
Провидцем оказался начальник Главного штаба ВМФ адмирал Виктор Кравченко, который 26 июля, за две недели до начала учений, направил на СФ телеграмму с требованием «обеспечить дежурство спасательного судна с подводным аппаратом в составе спасательного отряда… при нахождении в море подводной лодки». Главный штаб ВМФ предлагал провести в августе 2000 года совместные учения «по оказанию помощи экипажу подводной лодки, лежащей на грунте, и аварийному высокобортному кораблю с массовым спасением личного состава и с привлечением тяжелого атомного ракетного крейсера „Петр Великий“.
Командование флота проигнорировало этот приказ, и учения по спасению запланированы не были. История не знает сослагательного наклонения, но выполнение распоряжения адмирала Виктора Кравченко автоматически предполагало нахождение в районе учений спасательных судов и дежурных барокамер.
В распоряжении командования Северного флота было два спасательных судна, способных оказать помощь лежащей на грунте подводной лодке, — „Михаил Рудницкий“ и „Георгий Титов“, носители подводных аппаратов, оснащенных водолазными комплексами, барокамерами и средствами поиска.
Несколько лет назад приказом Главнокомандующего ВМФ России все корабли с глубоководными водолазными комплексами были исключены из боевого состава из-за выхода сроков службы или отсутствия средств на поддержание технической готовности. Если верить приказу, сделано это было „в рамках выполнения программы реформирования Вооруженных сил России“. Вот уж действительно благими намерениями вымощена дорога в ад.
Реально же в августе 2000 года на Северном флоте в строю было лишь одно действующее спасательное судно — „Михаил Рудницкий“. „Георгий Титов“ не имел командира, барокамер, стыковочных узлов для декомпрессии и был сослан в глубокий резерв. На бумаге в плане боевых учений „Михаил Рудницкий“ был включен в силы поисково-спасательного обеспечения для оказания помощи подводной лодке, лежащей на грунте. По сути это оказалось профанацией.
Спасательное судно „Михаил Рудницкий“.
Командир судна „Михаил Рудницкий“ капитан II ранга Юрий Костин на допросе 28 августа 2000 года признал, что в конце июля слышал об августовских учениях, но их точные сроки известны ему не были. В связи с этим никаких задач о вступлении в силы ПСО судну и экипажу не ставилось.
