Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT, .FB2) 📗
В сущности, дело было не только в горячечной спекуляции. Это было время, когда дефляция наблюдалась во многих странах. Британские и американские финансовые власти начали попытки расплатиться по военным счетам и обуздать инфляцию. Для этого они принялись поднимать налоги и ограничивать кредитование. В 1921 году цены резко упали и в Англии, и в Америке, и эта тенденция вскоре распространилась также на их торговых партнеров {2124}.
По ситуации на 1921 год репарации также трудно назвать невыносимым бременем. 82 из 132 миллиардов золотых марок были в некотором смысле условными. Облигации “C” на эту сумму должны были быть выпущены только в неопределенном будущем, когда германская экономика достаточно восстановится {2125}. Бесспорно, это омрачало будущее Германии и ограничивало ее возможности кредитоваться на международном рынке, однако фактически непосредственные обязательства страны в 1921 году не превышали 50 миллиардов золотых марок. С учетом того, что было выплачено с 1919 года, они составляли всего 41 миллиард. Сам Кейнс в “Экономических последствиях Версальского мирного договора” называл эту сумму разумной. Более того, к середине 1921 года инфляция уменьшила реальную величину внутреннего долга рейха до приблизительно 24 миллиардов золотых марок. Таким образом, относительно национального дохода обязательства Германии, включая облигации “А” и “B”, составляли около 160 %. Разумеется, это бремя было более тяжелым, чем то, которое легло на плечи французов после Франко-прусской войны. Если прибавить контрибуцию в пять миллиардов франков, которую потребовал Бисмарк, к общей сумме французского государственного долга (11,179 миллиарда франков), окажется, что совокупная задолженность Франции по итогам конфликта составляла примерно 84 % от чистого национального продукта за 1871 год. Однако долговое бремя Германии в 1921 году было немного меньше отношения совокупного британского государственного долга (внутреннего и внешнего) к валовому национальному продукту за тот же год (165 %). При этом в 1815 году долг Великобритании почти вдвое превышал ее национальный доход, что не помешало ей стать самой успешной экономикой — и самым стабильным государством — XIX века.
Ежегодные выплаты, которые требовали с Германии, также не были чрезмерными. Как мы видели, согласно Лондонскому ультиматуму, репарации за год составляли около 3 миллиардов золотых марок. С 1920 года по 1923 год союзники получили от менее 8 до 13 миллиардов золотых марок — то есть от 4 до 7 % совокупного национального дохода. В самый тяжелый год — 1921-й — речь шла всего о 8,3 % (см. рис. 19). Это было намного меньше тех 25–50 % от национального дохода, о которых говорил Кейнс {2126}. Разумеется, эти суммы заметно превышали ту долю национального дохода, которую Германия позднее платила согласно плану Дауэса (максимум около 3 %), и очевидным образом превосходили как долговое бремя развивающихся стран в 1980-х годах, так и те суммы, которые западные страны сейчас тратят на помощь третьему миру {2127}. Однако между июнем 1871 года и сентябрем 1873 года Франция выплатила Германии 4993 миллиона франков: примерно 9 % от чистого национального продукта за первый год и 16 % — за второй.
Наконец, вполне можно было ожидать, что Германия будет платить меньше, но дольше, чем Франция в 1870-х годах. В 1929 году Комитет Юнга высмеивали за предложения обязать Германию выплачивать репарации до 1988 года. Между тем с 1958 года Германия заплатила остальной Европе более 163 миллиардов марок в виде взносов в бюджет Европейского экономического сообщества / Европейского союза. Разумеется, ежегодно выплачиваемые суммы составляли лишь малую часть национального дохода, однако в общей сложности в номинальном выражении выплачено было больше, чем предполагаемая сумма репараций. Фактически это были те самые длительные небольшие выплаты, о которых шла речь в Плане Юнга.
Впрочем, в одном Кейнс был прав: репарации явно порождали международный конфликт интересов {2128}. Активное сальдо торгового баланса Германии размером в 3 миллиарда золотых марок означало резкое сокращение германского импорта и увеличение экспорта. Вопрос заключался в том, кто из торговых партнеров Германии будет за это платить. Представители британского и французского бизнеса постоянно требовали принять после войны меры, “чтобы Германия, которая в любом случае останется нашим самым опасным экономическим врагом, не затопила наши рынки своими товарами” {2129}. Британское министерство торговли писало в январе 1916 года в своем докладе о “всеобщих страхах, что непосредственно после войны страна будет наводнена немецкими и австро-венгерскими товарами по бросовым ценам и что возобновится и обострится имевшая место до войны ценовая конкуренция, вследствие чего возникнут серьезные трудности для всех производителей соответствующих товаров, а это будет настоящая катастрофа для тех из них, кто расширил свою деятельность, чтобы занять место на рынке, ранее занимавшееся вражескими странами” {2130}.
Вопрос о послевоенной дискриминации германской торговли обсуждался — с принятием резолюций — в июне того же года на англо-французской конференции в Париже {2131}. Комиссия по послевоенной экономической политике также заключила в декабре 1917 года, что “враждебным в настоящий момент странам нельзя позволять — по крайней мере какое-то время — вести торговлю с Британской империей так же свободно, как и до войны, или на равных условиях с союзниками и нейтральными державами” {2132}. После войны эти резолюции воплотились в виде специальных пошлин на товары Германии. Немцы называли их “налогами ненависти” {2133}.
рисунок 19. Германия: бремя репараций (1920–1932 гг.)
источник: Ferguson, Paper and Iron, p. 477.
С другой стороны, если выплачивать репарации за счет иностранных кредитов, чьи требования должны иметь приоритет — получателей репараций или новых кредиторов? Как доказывал Шукер, немцы получили в виде иностранных кредитов, которые так и не вернули, не меньше, чем сами заплатили в виде репараций {2134}. Между 1919 и 1932 годом Германия выплатила репарации в общей сложности на сумму в 19,1 миллиарда золотых марок. За этот же период она получила в виде чистого притока капитала 27 миллиардов золотых марок, в основном от частных инвесторов. Из-за дефолтов 1923 и 1932 годов эти деньги так к инвесторам и не вернулись.
Однако из всего этого совсем не следует, что правительство Германии было право, даже не пытаясь выплачивать репарации. Вопрос не в том, насколько разумны были репарационные требования, а в том, был ли выбранный немцами при поддержке Кейнса способ убедить союзников в неразумности этих требований лучшим из возможных. Предполагалось, что “экономический ревизионизм” окажет давление на экономики союзников, наводнив их рынки германским экспортом. Безусловно, в 1919 году именно это и произошло, однако такая ситуация сохранялась недолго. Даже резкое падение курса марки к доллару в период с мая по ноябрь 1921 года не привело к повторению послевоенной “распродажи” (Ausverkauf). Да, статистика показывает 35-процентный рост стоимости ежемесячного экспорта в золотых марках после мая 1921 года, а данные за год демонстрируют рост на две трети по объему {2135}. Подсчеты Грэма по 43 категориям товаров также указывают на рост экспорта {2136}. Однако импорт рос еще быстрее. Это было ключевым фактором, так как обеспечить желаемое экономическое давление могло бы только активное сальдо торгового баланса. Между тем оценочные годовые данные свидетельствуют о пассивном сальдо на уровне 690 миллионов золотых марок в 1921 году и более 2,2 миллиарда — в 1922 году при крошечном активном сальдо в 1920 году {2137}. Данные по месяцам подробнее демонстрируют, как это происходило: дефицит торгового баланса рос с мая по сентябрь 1921 года, потом начал сокращаться, исчез в декабре 1921 года, а затем снова начал расти и к июлю 1922 года достиг своего пика. То же самое видно и по объемам экспорта, причем в этом отношении дефицит баланса вырос после февраля 1922 года еще больше, хотя к этому моменту треть от импорта составляли полуфабрикаты и готовая продукция {2138}. При этом реальный размер дефицита, возможно, был еще больше. Если чиновники министерства экономики продолжали утверждать, что экспорт недооценивается и что дефицит 1922 года был пренебрежимо мал (эти утверждения в дальнейшем не раз сбивали историков с толку), в германском Статистическом бюро, напротив, считали, “что дефицит торгового баланса серьезно преуменьшается” {2139}.
