Роман императрицы. Екатерина II - Валишевский Казимир (книги бесплатно .txt) 📗
Суховатый ответ императрицы:
«Оттого, что всякий любит и почитает лишь себе подобного, а не общественные и особенные добродетели».
Наконец роковой вопрос:
«Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?»
«Оттого, что сие не есть дело всякого».
На этот раз Фонвизин, вероятно, заметил, что зашел слишком далеко, а, может быть, ему просто открыли глаза на опасность этого диалога. Во всяком случае он поспешил прислать в редакцию «Собеседника» письмо с извинениями: он не понял своего положения читателя, предлагающего вопросы; теперь он навсегда отказывается от этого права и, если от него потребуют, то никогда больше не возьмет пера в руки. Письмо это было напечатано в «Собеседнике» под заглавием: «Добровольная исповедь кающегося». Но вскоре между августейшим сотрудником «Собеседника» и его главным редактором разразилась более крупная ссора. Перебрав в своем сатирическом обозрении всех известных при дворе и в городе лиц, императрица дошла наконец до княгини Дашковой с ее академией наук. Екатерина не решилась, впрочем, напасть на княгиню открыто. Лев Нарышкин взялся разыграть вместо нее эту рискованную шутку и под псевдонимом Каноника послал в «Собеседник» соответствующую статью. Вот как рассказывала об этом сама Екатерина Гримму:
«Чтобы позабавить вас, я хотела бы прислать вам несколько переводов шуток, которые печатаются в нашем журнале-смеси: между прочим, там есть одно общество Незнающих, разделенное на две палаты; первая с чутьем, т.е. с обонянием или сметливостью, потому что русское слово „чутье“ обозначает обоняние охотничьих собак; можно было бы сказать: собак с тонким носом: вторая палата — без чутья. Обе палаты судят обо всем вкривь и вкось; вторая судит по здравому смыслу о делах, которые первая ей представляет; и все это делается так серьезно и так похоже, что читатель может лопнуть со смеху, и есть некоторые выражения, которые войдут в поговорку».
От этой статьи сохранился рукописный отрывок, который не оставляет сомнений в том, что она была написана Екатериной. Но княгиня Дашкова не померла от смеху, читая ее: она пришла в искреннее негодование. Статью она напечатала, но посоветовала автору ее — она поверила сначала, что это Лев Нарышкин, — не писать больше: он был для этого совершенно бездарен. Тут, в свою очередь, оскорбилась Екатерина. Она приказала вернуть ей продолжение «Былей и Небылиц», которые было уже послала в редакцию. Державин еще подлил масла в огонь, рассказав императрице, что княгиня вообще позволяет себе очень неуместные замечания и шутки насчет сочинений Екатерины и иногда высмеивает их даже при посторонних. Несчастная редакторша сделала все от нее зависящее, чтобы поправить дело, успокоить гнев императрицы и спасти журнал. Но все было напрасно. Год спустя Екатерина писала Гримму:
«Этот журнал не будет теперь уже так хорош, потому что его шутники поссорились с издателями; но те от этого только потеряют; он был развлечением города и двора».
Екатерина продолжала, впрочем, еще некоторое время сотрудничать в «Собеседнике», но отказалась от юмористического жанра «Былей и Небылиц», бывших главной приманкой журнала. Она заменила прежние статьи «записками касательно русской истории». Но хоть она и уверяла, что очень довольна ими, и писала Гримму, что они имеют полный успех, и что только скромность не позволяет ей говорить о них более подробно, читатели на этот раз, видимо, не разделяли ее восторгов. Журнал влачил жалкое существование до июня 1784 года. В это время смерть Ланского остановила надолго перо императрицы, и в сентябре «Собеседник» совсем перестал выходить.
В заключение «Былей и Небылиц», — уже решив не продолжать их больше, — Екатерина изложила свой взгляд на искусство писать, в виде особого завещания. Эти замечания ее послужат эпилогом для настоящей главы.
Глава третья
Екатерина в роли педагога
I. Положение народного образования в России при восшествии Екатерины на престол. — Преобразования Екатерины. — Генеральное учреждение 1764 года. — Влияние Локка и Жан-Жака Руссо. — Затруднения, встреченные императрицей при применении ее педагогической программы. — Идеи Жан-Жака Руссо не соответствовали взглядам Новикова. — Что думал в 1785 году заведующий учебными заведениями в России о пользе школ вообще. — Недостаток в учителях. — Суфлер, исполняющий обязанности инспектора классов. — Кадетский корпус. — Недостаток необходимых знаний для составления учебной программы. — Екатерина взывает к философам.
Учреждения, созданные Екатериной в целях народного образования, и ее педагогические взгляды и сочинения занимают такое крупное место в истории ее царствования, а также в истории духовною развития России, что мы не можем обойти их молчанием в этом очерке, как ни коротки будут строки, которые мы им посвятим. Достигнув власти, Екатерина поняла, какой твердой опорой было для нее в той борьбе, из которой она вышла блестящей победительницей, ее высокое умственное развитие и относительно богатые и разнообразные познания. Кроме того, она по личному опыту знала, чего стоит в России — даже на ступенях престола — добиться хотя бы неполною образования. И наконец, самая практика управления показала ей, как безжалостно разбиваются лучшие намерения монарха о невежество и косность его поданных. Преобразовать или, вернее, положить почин народному просвещению в России было поэтому одною из самых ранних и первых ее забот. Здесь ей все или почти все приходилось начинать с начала. Крестьянство, разумеется, не шло в счет, среднее сословие — тоже, потому что его почти не существовало, и весь вопрос сводился в сущности к тому, чтобы поднять умственный уровень высших классов. Этот уровень был изумительно низок. Дети дворян воспитывались или крепостными, или иностранными гувернерами. О том, что могли им дать первые, не стоит и говорить; что касается вторых, то легко догадаться, чем были люди — по большей части французы — которых могла соблазнить карьера домашнею учителя в далекой варварской России. Меге-Латуш рассказывает случай с гувернанткой, которую родители ее будущих учеников спрашивали, умеет ли она говорить по-французски: — «Sacredie, — ответила она им, — ведь это мой родной язык». И они удовлетворились этим, не требуя от нее дальнейших рекомендаций. Но только за ней гак и осталось с тех нор имя Mademoisell Sacredie.
