Мария кровавая - Эриксон Кэролли (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗

Письма Филиппа стали к тому времени краткими и деловыми: Мария должна возобновить мирные переговоры; обеспечить корабли для сопровождения императора в Испанию после его отречения от престола; она должна решить вопрос о коронации Филиппа. Не уточняя сроков, Филипп давал Марии «прекрасную надежду на то, что скоро ее увидит», а когда она предложила приехать «в какое-нибудь место на побережье, чтобы повидаться с ним», он ответил, что, когда она решит приехать, он на это время переедет из Брюсселя в Брюгге, чтобы быть к ней поближе. Однако корабль, который все это время стоял, готовый в любое время суток отплыть в Англию, Филипп отпустил, а 19 октября послал Марии сообщение, что все оставшиеся в Англии члены его свиты, а также воины, пажи и конюшие с лошадьми должны отбыть к нему немедленно. Он объяснил, что эти люди нужны ему, чтобы заменить отбывающую в Испанию свиту императора. После этого в Англии остались только его исповедник, два доминиканских монаха и настоятель часовни. Мария была обижена и рассержена. Она даже повелела снаряжать во Фландрию флотилию, чтобы привезти супруга домой, но прежде чем корабли были снабжены продовольствием и укомплектован экипажами, пришло сообщение, что официальное отречение императора откладывается и Филипп не рассчитывает покипуть Брюссель до ноября.

Мария видела, что все ее планы сорваны. Она ожидал прибытия Филиппа на открытие парламентской сессии, но это казалось теперь весьма маловероятным. И в эти дни, когда ей были так необходимы рядом союзники, один из самых верных ее приверженцев находился при смерти. Епископ Гар-динер занемог сразу же после возвращения с мирной конференции в Кале, а в ноябре ему стало совсем худо. Мария уделяла лорд-канцлеру всяческое внимание и заботу, старались, как могли, лекари, но говорили, что «в такое неблагоприятное время года» надежды на выздоровление епископа очень мало. Гардинер умер 12 ноября. На своем смертном одре он помирился с Пэджетом, который теперь был у Марии в большой немилости за то, что подвергал сомнению наличие у нее беременности. По предложению Марии лорд-канцлер сделал ее своей бенефицианткой, то есть передал ей часть собственности, возвратив тем самым в королевскую казну пятьдесят тысяч дукатов в недвижимости, всю мебель, серебряные сосуды и монеты, которые Мария ему пожаловала после восстановления в сане епископа. Мишель считал, что здесь он повел себя «как добрый и благодарный слуга королевы». Марии действительно было трудно найти Гардинеру замену. По мнению Мишеля, среди приближенных королевы ему не было равных по верности, и хотя как лидер он оставлял желать много лучшего, зато был необыкновенно честным и преданным.

Впрочем, протестанты в Англии и за рубежом сохранили о лорд-канцлере весьма мрачные воспоминания. По их мнению, именно на его совести лежат ужаснейшие акты сожжения еретиков, которые продолжали позорить правление Марии. В изображении протестантских памфлетистов он был подобен злобному чудовищу с уродливыми конечностями. Они писали, что у него «смуглая кожа, нахмуренные брови, глаза, вдавленные в череп на целый дюйм, нос крючковатый, как у стервятника, однако с лошадиными ноздрями, который вечно к чему-то принюхивается, рот, как у воробья, огромные ступ-пи, как у дьявола, с когтями не меньше дюйма длины, как у грифона, а сухожилия и мускулы так напряжены, что по ним можно бить камнями, а он от этого ни капельки не страдает». Вышло так, что широкую известность получили именно эти измышления, а не добрые слова Марии и похвалы Мишеля.

После ухода из жизни Гардинера справляться со строптивым парламентом пришлось Марии и Реджинальду Поулу. Королева продолжала надеяться, что Филипп изыщет возможность приехать хотя бы к концу сессии, но начала уже мало-помалу примиряться с тем, что ей предстоит долгая разлука. Чтобы напомнить супругу об Англии, она повелела своим поварам испечь его любимые пироги с мясом и доставить во Фландрию вместе с письмом, в котором говорилось, что его коронация если и возможна, то только в самом отдаленном будущем. Пироги Филиппу понравились, а вот письмо нет. В первый раз после венчания оп пачал угрожать Марии, написав в ответ, что хотел сделать ей приятное и возвратиться в Англию, но только если ему будет позволено «разделить с ней правление». В Испании и Нидерландах он был уже абсолютным монархом и согласиться на более низкое положение в Англии, «то есть не припимать участия в делах королевства, было бы неподобающим для чести суверена». Он возвратится, но только в том случае, если Мария провозгласит его английским королем.

ГЛАВА 44

С наступлением осени Филиппу все больше и больше начало нравиться пребывание в своих новых землях, которыми он поначалу так страшился править. Король развлекался охотой и пиршествами, а также присутствовал в качестве почетного гостя на свадьбах видных горожан Брюсселя и Антверпена. Эти свадьбы король посещал в маске и оставался там до утра, танцуя с фламандскими красотками. К декабрю аккредитованные при императорском дворе послы заметили, что Филипп вошел во вкус. Теперь он посещал маскарады и пиршества почти каждый вечер, а после окончания празднества отправлялся на другое, проводя время «в питие и веселье». После года напряженной сдержанности и принужденной, неестественной веселости в Англии праздничная атмосфера Нидерландов казалась Филиппу желанным облегчением, и он позволил себе окунуться в беззаботное веселье без оглядки на положение и репутацию. Под расслабляющим действием крепкого фламандского пива молчаливая серьезность была полностью отброшена, и король взял себе привычку появляться у ворот домов аристократов в любое время ночи, требуя чтобы его развлекали. Однажды, натанцевавшись на одной из свадеб до двух ночи, Филипп отправился в дом герцога Савойского, повелев его разбудить, и провел остаток ночи, смеясь и подшучивая над своим заспанным хозяином.

Вскоре ночные приключения Филиппа получили широкую известность. При дворе говорили, что он «находит удовольствие в частом посещении маскарадов много больше, чем позволяют нынешние беспокойные времена», и что близкие приятели короля поощряют его в этих «удовольствиях». Казалось, Филипп совсем забыл о том, что он женат, и было замечено его нескромное расположение к некоей мадам Да-лер, «которая считалась очень красивой и в которую он, по всей видимости, был сильно влюблен». Когда в середине декабря Мария прислала к супругу посланника, Филипп не предпринял никаких усилий, чтобы скрыть от него свое скандальное времяпрепровождение. Англичанин, правда, принял решение не рассказывать о виденном Марии, «забытой королеве, которая легко впадает в расстройство и может все слишком близко принять к сердцу».

Впрочем, полностью об Англии Филипп не забыл. В первую неделю декабря он собственноручно написал жене, чтобы она назначила лорд-канцлером кого сама хочет (хотя рекомендовал либо Пэджета, либо Воттопа), и заверял ее, что будет готов покинуть Фландрию, как только закончит дела, принуждающие его выехать в Антверпен. И одновременно на той же самой неделе он повелел прислать во Фландрию все свои доспехи, гардероб, а также германские и испанские алебарды, и хорошо информированные брюссельские придворные говорили, что король к возвращению в Англию пока что обнаруживает мало склонности.

Пребывание Филиппа во Фландрии продлевали разного рода сложности с передачей земель империи. Для того чтобы император сложил с себя полномочия в управлении значительной частью мира, необходимо было передавать каждый компонент его прерогативы по отдельности. В октябре он официально наделил Филиппа Нидерландами, но еще не передал ему испанское наследство. В то время император был занят составлением документов, имеющих отношение к его землям на Сицилии и в Арагоне. Еще больше осложняли задачу физическая немощь Карла и интриги его министров, создающие административную неразбериху. Необходимо было подписать тысячи эдиктов и других документов, включая и сами акты об отречении от престола. Подагра императора прогрессировала теперь настолько быстро, что превратила его в настоящего калеку. Он уже просто физически не мог подписать все эти бумаги, а когда Филипп предложил это сделать вместо него, то не согласились министры. Они советовали ему вначале стать полновластным монархом и только тогда подписывать государственные документы империи. Тем временем чиновники продолжали множить письма, уведомляющие авторитетных подданных императора и низших чиновников о передаче правления, — примерно две тысячи предназначались для Испании и Сицилии, — а гонцы, которые должны были доставить их к получателям, ждали известия, что император наконец будет в состоянии пользоваться своими руками с искривленными пальцами.