Образ врага. Расология и политическая антропология - Савельев Андрей Николаевич (е книги txt) 📗
Избегание войны с внешним врагом означает перенос жизненного закона внутрь собственной нации. «И всякая попытка исключить этот расовый момент приводит лишь к его переносу в другую сферу: из межгосударственной сферы он перемещается в межпартийную, межландшафтную, или же если воля к росту угасает также и здесь, — возникает в отношениях между свитами авантюристов, которым добровольно покоряется остальное население» (Освальд Шпенглер).
Нет никаких сомнений, мировая война приобретает расовый характер. Рыночная мифология служит только консолидации определенного антропологического типа, подводящего под свои людоедские планы рационально-гуманитарный фундамент. России уже приходится жить в условиях атаки талмудического «общечеловеческого» расизма и платить ежедневно огромные контрибуции — фактически даром перекачивая нефть и газ в Европу и раздавая втридешево свои стратегические активы.
Партия гражданской войны в России, выполняющая установки внешних заказчиков, будет вновь и вновь обличать русскую Традицию в привязанности к деспотизму и архаике, к «красному» тоталитарному проекту. Но действовать будет против русской национальной культуры как таковой — в любом ее виде и выражении.
Американский расизм вовсе не будет возрождением «белого» доминирования. Как раз наоборот. Национальная модель США делает белого человека самым угнетаемым — буквально раздавленным системой «политкорректности». Именно это готовится и в качестве глобальной модели. Америка проповедует всему миру такой своеобразный расизм, в котором доминирующий антропологический тип должен быть непременно ублюдочным. Он не имеет расового «цвета» и требует смешения, оторванного от любой привычной для человечества антропологии — по сути дела выведения нелюдей. Это и есть скрытый смысл мировой войны — войны нелюдей против людей. Обезьяна пришла за своим черепом, вооружившись ядерной дубинкой и высокоточным оружием. Она готова размозжить череп человеку разумному. И сделает это, если разум не возвысится над виртуальностью, а дух не возвысит разум.
Консенсусное понимание политики и упорное нежелание видеть современность как типичную военную эпоху (не замечать при этом миллионные жертвы текущих войн) есть одновременно отвержение собственного народа, который, как писал Шпенглер, действительна «только в соотнесении с другими народами, и эта действительность состоит из естественных и неснимаемых противоположностей — из нападения и защиты, вражды и войны. Война — творец всего великого. Все значительное в потоке жизни возникло как следствие победы и поражения». Не желая знать войны, не желают знать и победы. Сама нация этим бесплодным пацифизмом ставится под вопрос: «Начинается все желанием всеобщего примирения, подрывающим государственные основы, а заканчивается тем, что никто пальцем не шевельнет, пока беда затронула лишь соседа».
Бердяев в свое время бросил обвинение большевикам: «Когда нация с нацией ведет войну, вы делаетесь кроткими вегетарианцами, вы боитесь крови, вы призываете к братству. Но когда удается вам превратить борьбу наций в борьбу классов, вы становитесь кровожадными, вы отрицаете не только братство, но и элементарное уважение человека к человеку. В исторических войнах народов никогда не бывает такого отрицания человека, как в революционных войнах классов и партий».
Впоследствии официозный пацифизм компартии подорвал веру нации в возможность справедливых войн, а тайная классовая война за мировое господство стала причиной жестокого противодействия и поводом к обвинениям, нашедшим сочувствие и среди большинства граждан советской страны. Исследование сущности войны в современных условиях было подменено рассмотрением задач предотвращения войны, гуманистического содержания воинской деятельности, соотношения политических и военных средств и способов обеспечения мира, миротворческой роли вооруженных сил, положения и роли человека в современной войне.
Гуманистические ценности вводятся в теорию войны утверждением, что человечество подошло к тому, что война уже не может быть разумным средством достижения политических и иных целей; что война утратила свою прежнюю функцию становления государств как исторических тел, функцию показателя напряженности динамизма истории, патриотизма и мужества участвующих в ней людей; что военно-технические средства также исчерпали свою прежнюю функцию — разрушения, уничтожения, поражения противника — и сегодня могут и должны выступать лишь в роли сдерживания, миротворчества, политического обуздания агрессоров. Речь идет даже о «культе ненасильственных форм жизнедеятельности».
Война выводится из сферы разумного выбора государственной политики и рассматривается как острая стадия спонтанного конфликта, ключевым признаком которого считается массовое применение средств вооруженного насилия. Но из такой схемы определения состояния войны выпадают информационные войны, т. н. «холодная война», составившее содержание целой эпохи, «война цивилизаций» как одна из доктрин межгосударственных конфликтов современного мира. Расовая война как доктрина, относительно которой все прочие «войны» — лишь инструменты, кажется для современного гуманиста и вовсе фантастической выдумкой. Он готов согласиться на гибель собственного народа, но не уступить в своем упорном нежелании видеть расовую природу вражды в современном мире.
Бердяев пишет, что «демократическое требование, чтобы цели войны и смысл войны были понятны всем участникам войны, чтобы война была проведена через всеобщее избирательное право, чтобы каждый солдат свободно и разумно решал, хочет ли он воевать и имеет ли смысл война, есть революционно-рационалистическая нелепость, чудовищное непонимание природы войны и природы войска». «Ваш пацифизм есть отрицание зла, нежелание знать зло, желание устроиться со злом так, как будто бы зла нет. И потому, никогда вы не достигнете ни всемирного братства, ни вечного мира. Пацифизм ваш окончательно истребляет рыцарские начала, рыцарски-воинствующую борьбу со злом». «Война говорит о самобытной исторической действительности, она дает мужественное чувство истории. Пацифизм есть отрицание самостоятельности исторической действительности и исторических задач. Пацифизм подчиняет историю отвлеченному морализму или отвлеченному социологизму. Он срывает историю до её духовно-реального конца».
Отрицание войны есть также и отрицание государственной символики, в которой прежние победоносные войны или катастрофические поражения осеняют текущую политику мистическим благословением. То есть, призыв к забвению войн является антигосударственным по своему смыслу.
Для сохранения государственности жизненно важным является нравственное оправдание справедливой (то есть, соответствующей духу нации) войны, которое не может не решать проблемы жизни и смерти. И об этом также пишет Бердяев: «…физическое убийство во время войны не направлено на отрицание и истребление человеческого лица. Война не предполагает ненависти к человеческому лицу. На войне не происходит духовного акта убийства человека. Воины — не убийцы. И на лицах воинов не лежит печати убийц. На наших мирных лицах можно чаще увидеть эту печать. Война может сопровождаться убийствами как актами духовной ненависти, направленной на человеческое лицо, и фактически сопровождается такими убийствами, но это не присуще войне и её онтологической природе. Зло нужно искать не в войне, а до войны, в самых мирных по внешнему обличию временах. В эти мирные времена совершаются духовные убийства, накопляются злоба и ненависть. В войне же жертвенно искупается содеянное зло. В войне берет на себя человек последствия своего пути, несет ответственность, принимает всё, вплоть до смерти».
В войне раскрывается предел ответственности личности, которая в обычной мирной ситуации может вообще стремиться к минимизации своих контактов с государством или к забвению нации в себе самой. Но в условиях войны раскрывается самые глубинные свойства личности, приготовившейся к смерти, а потому отыскивающей в глубине души государство и нацию, и самый потаенный выбор между добром и злом.
