Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович
24 июня в ходе всеподданнейшего доклада государь распорядился: «Письмо не выдавать, а Жуковского немедленно приказать арестовать и привезти с надежным жандармом сюда. Курочкина полагаю также арестовать или иметь под самым строгим наблюдением»[1427]. Хотя, судя по всему, В.С. Курочкин так и не узнал об адресованном ему послании, но само письмо стало дополнительным аргументом в пользу мнения о неблагонадежности поэта. 26 июня указанное повеление было направлено начальнику 3‐го округа Корпуса жандармов с распоряжением захватить все бумаги капитана. 8 июля из Царства Польского рапортовали В.А. Долгорукову об отправке Жуковского в столицу в сопровождении прапорщика Варшавского жандармского дивизиона и двух жандармов[1428].
Почему Жуковского везли аж трое жандармов, выяснилось после их прибытия в столицу 12 июля 1862 года. Оказалось, что Николай Максимович — полный инвалид. Он «разбит параличом, едва может ходить и то с помощью палки, и будучи поддерживаем двумя людьми, решительно страдает умопомешательством на религиозном вопросе; написанные им письма считает призванием свыше, о прочих же предметах говорит здраво». И в таком состоянии человека везли более тысячи километров! Встал вопрос: что делать с инвалидом? 14 июля начальник штаба Корпуса жандармов А.Л. Потапов направил отношение военному генерал-губернатору Петербурга с просьбой поместить Жуковского в Больницу Всех Скорбящих или 2‐й военно-сухопутный госпиталь[1429].
К счастью для отставного офицера-инвалида, в столицу приехала его сестра. Она подала прошение о взятии Николая Максимовича на свое попечение. 6 июля Елизавета Жуковская дала подписку с обязательством иметь за братом «неослабный надзор и не дозволять ему писать никаких писем к правительственным лицам»[1430]. 25 июля его величество начертал резолюцию: «Можно». И отставного капитана Жуковского повезли в имение села Рязаново Зубцовского уезда Тверской губернии[1431]. На этом забота императора о поведении нашего первого капитана закончилась[1432].
Капитан второй. Через десять лет в поле зрения государя на несколько лет попал новый капитан. Все началось опять же с перлюстрации[1433]. 27 августа 1872 года было вскрыто письмо из Одессы, адресованное в Петербург, улица Сергиевская, дом 32, Аполлону Григорьевичу Шебанову. Автор, некий Иванов, в частности, писал:
Речь нашего квази-либерального Grand Duc Константина мне не понравилась ни по форме, ни по содержанию. И зачем это Он упоминал о своем председательстве в Государственном Совете? <…> точно хотел сказать: «вы, мол, не думайте, что Я играю в солдатики, подобно Моим Братьям Александру и Николаю; я в России всем заправляю, — и в Государственном Совете Я первый, и флотом орудую». Забавно читать, как он поучал членов конгресса, что статистика «и наука, и искусство, и метода» — и в конце концов сознался, что не имеет об этом никакого понятия. Все это ужасно пошло, и пошлее всего дерзость Его привести цитату: «познай самого себя»[1434]. О, если бы Он и Братья Его способны были познать Самих Себя, какими подлецами Они показались бы Сами Себе в Собственных глазах! А теперь ведь Они никак не допускают, что они‐то и есть «источник зла, останавливающий человеческий прогресс» в России, благо Европа высвободилась уже, наконец, из‐под русского влияния блаженныя памяти Николая I. Таким ли тупым, безжизненным и нищенски-бедным Государством была бы Россия, если бы кровь ея не высасывали пиявки Августейшего болота? Где это видано, чтобы в Европе был возможен такой возмутительный пошлый случай, как тот, что случился в Одессе: один из Судебных Следователей оказался пьяницей, скандалистом и, в конце концов, разбойником (факт), и что же? Вместо того, чтобы предать суду, его отозвали с должности и причислили к Министерству Юстиции. А наша Одесская полиция! Это шайка воров и грабителей, поощряемая Треповым, жандармами и Министром Внутренних Дел!
Неужели наше общество так слабо в своих гражданских понятиях, что не могло бы дать отпор этим мерзавцам? Нет, и тысячу раз нет: как ни робки проявления общественной и частной самозащиты, но эти проблески дают право думать, что наше неразвитое общество сумело бы оградить себя от посягательств на личность и достояние, и только эта страшная, сковывающая всех, цепь деспотизма, вооруженная с ног до головы, гнетет все доброе и истребляет в зародыше всякую попытку на самозащиту. Россия отдана на разграбление громадной шайке мошенников, облеченных властью. Солидарность всех чинов этой разбойничьей банды покоится на соблюдении династических интересов. Уничтожьте эти интересы, сотрите их с лица Государства, и шайка очутится в беспомощном положении; она лишится принципа, дающего ей тон и значение. Нынче эта шайка представляет из себя государственное учреждение, поддерживающее порядок, тогда, — окажется, что порядок может существовать и при иных условиях и что свободное развитие внутреннего порядка наилучше обеспечивает общество от всяких мошенников.
Естественно, что такой текст, немедленно доложенный императору, породил краткую резолюцию: «Кто эти личности?»[1435] На следующий день была готова справка на штабс-капитана Аполлона Григорьевича Шебанова. Офицер Главного штаба, он недавно, не более четырех месяцев назад, женился на Каролине Федоровой. «Прежде жил очень бедно, теперь же имеет порядочную обстановку. Отзывы о нем хорошие»[1436]. Относительно Иванова соответствующий запрос пошел в Одессу.
Начальник Жандармского управления Одессы подполковник Кноп 21 сентября 1872 года докладывал управляющему III Отделением графу П.А. Шувалову, что автор письма, тридцатипятилетний (в действительности ему оставался месяц до тридцати двух лет) Николай Артемьевич Иванов, служит капитаном пограничной стражи Одесской бригады и исполняет должность бригадного адъютанта. «Живет скромно, в небольшой квартире на отдаленной улице». Одновременно «пописывает» критические фельетоны в газете «Новороссийский Телеграф» под псевдонимом «Н.И.»[1437]. Вообще начальник Одесского ГЖУ всячески старался доказать ничтожность фигуры дерзкого капитана. Может быть, в некоторой степени это было вызвано стремлением объяснить, почему Иванов не попал в поле зрения политического надзора ранее. Жандармский подполковник указывал, что фельетоны его «не имеют особого значения», что личность эта «совершенно незаметна в обществе, где он бывает довольно мало». То, что он называет одесскую полицию «собранием воров и мошенников, не может быть понято как выражение недовольства против Правительства», ибо «сама полиция дает повод подобным образом отзываться о ней… всем живущим в Одессе», о чем было доложено дважды в июле того же года. Наконец, доказывалась бесперспективность судебного преследования капитана, ибо «весьма трудно проследить и удостовериться в справедливости падающего на Иванова обвинения, так как неизвестно ни времени, ни места, ни лица, где и при ком Иванов позволил себе предполагаемые резкие выражения»[1438].
В результате для государя была подготовлена справка, которую он «изволил читать» 28 октября. В ней почти дословно повторялся текст Одесского ГЖУ, а также сообщалось, что за Ивановым установлен «строгий негласный надзор». За А.Г. Шебановым также было учреждено наблюдение[1439].
Но уже 19 ноября было перлюстрировано новое возмутительное письмо Иванова все тому же Шебанову. Вот текст перлюстрации:
Скажи, ради Бога, что это «Голос» так беснуется и свирепствует против Жидов? Тут что‐то не спроста! Уж не предвидится ли какая‐нибудь концессия, которую Православные хотят выудить?
Мы, Русские, настоящее тесто, нас месят и мнут, как угодно, и мы только кряхтим и почесываемся. Власть и для нас и для евреев одна и та же, деспотизм одинаково давит как Еврея, так и Русского. Но посмотрите: Русский несет все тягости, платит подати, пропивается, обкрадывается чиновничеством; Еврей же свернулся в клубок, замкнулся в кагальную общину, устроился с своим самоуправлением и легально оппонирует. Наше земство и городское общественное управление и во сто лет не завоюют себе такого самостоятельного положения, какое приобрели кагалы. А все‐таки кагалы — зло. Их следует искоренить, следует разрушить замкнутость еврейской общины; но для этого надобно дать сперва действительную самостоятельность русской общине. Пусть нам дадут свободу, пусть церковь не вмешивается в гражданский быт общества и пусть самоуправление получит возможность вести дело без вмешательства со стороны администрации; пусть, наконец, дадут нам свободу мнения и слова, и тогда мы посмотрим, на чьей стороне будут Евреи. Но ничего этого мы не получим, и в этом, конечно, Евреи не виноваты[1440].
