Мария кровавая - Эриксон Кэролли (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗

Король и королева делали все возможное, чтобы предотвратить насилие, издавая указ за указом против бунтовщиков любого рода, однако подданных Марии только злило, что она принуждает их хорошо относиться к испанцам. Они говорили, что королева «в душе испанка» и что ей безразличны все поддерживающие ее настоящие англичане. А еще в народе говорили, что супруг Марии ей изменяет. Протестантские памфлетисты распускали слухи, что, в то время как королева-; удалилась для родов, король развлекается со шлюхами и простолюдииками. «Дочь пекаря в грубом домотканом платье, — декламировали они, — для него лучше, чем королева Мария без короны».

Еще большее распространение летом 1555 года получили баллады, посвященные святому мученичеству протестантов, сожженных заживо епископами королевы, а также злым деяниям ее самой. Сожжения еретиков активизировали протестантское подполье сильнее, чем любой политический мятеж. В зону внимания Совета попало сообщение о двух протестантах, Джоне Барнарде и Джоне Уолше, которые ходили по деревням, демонстрируя кости Джона Пигета, сожженного в марте за ересь в Брейнтри. Барнард и Уолш показывали людям эти кости как святыни и призывали не отступать от учения времен правления Генриха VIII и Эдуарда, которое проповедовал мученик Пигет.

В первые две недели июня было сожжено восемь человек, и эта «внезапная вспышка жестокости» вызвала всеобщее негодование. В июле волнения были отмечены в графстве Уорикшир, и еще большие беспорядки ожидались в Девоншире и Корнуолле. И снова был призван Пембрук — остановить волнения, прежде чем они получат широкое распространение. Английские протестанты на континенте утверждали, что между недавними сожжениями еретиков и крушением надежд королевы на материнство существует прямая связь. Говорили о Гардинере, который убедил Марию, что ее околдовали протестанты, и что она, страшась за свое будущее, предоставила епископу свободу действий, чтобы жестоко истреблять истинно верующих. Даже в Лондоне ходил слух, что Мария будто бы объявила, что ее ребенок не может появиться на свет, пока все еретики не будут посажены в тюрьмы или сожжены.

В июле доктора и повитухи перестали делать подсчеты. По их мнению, беременность королевы длилась уже одиннадцать месяцев, и если ей сейчас удастся все же родить здорового ребенка, то это будет просто настоящим чудом. Чудо! Именно его, казалось, все сейчас и ожидали. «Всеобщая убежденность и вера состояли в том, — писал Мишель, — что рано или поздно свершится чудо, как и во всех других обстоятельствах Ее Величества, которые с точки зрения человеческого понимания были в свое время более чем безнадежные». Ребенок Марии должен был раз и навсегда доказать всему миру, что ее делами «управляет исключительно Божественное провидение».

Мария плакала, молилась и ждала чуда. Ее молитвенник сохранился до наших дней. Страницы его истлели и все в пятнах. Слезы королевы, наверное, должны были чаще всего капать на страницу с молитвой за благополучное разрешение женщины от бремени.

ГЛАВА 43

К первому августа Хэмптон-Корт смердел не меньше, чем лондонские улицы. Во дворах и на кухнях гнили отбросы, а воздух в апартаментах и галереях был противным и затхлым. Постоянные дожди сделали невозможными верховые прогулки и охоту в дворцовых парках. Единственное, что оставалось придворным, — это сидеть в своих комнатах, выходя наружу только для того, чтобы присоединиться к религиозной процессии за разрешение королевы от бремени. Придворные скучали и злились. Во дворце давно уже не устраивали никаких празднеств и развлечений, их нарядные одежды висели в гардеробах, отсыревая во влажном воздухе.

Неожиданно, к невероятному облегчению всех, было объявлено, что двор переезжает из Хэмптон-Корта в Отлендс. Фактически это было признанием того, что затворничество Марии закончилось. Дворец-в Отлендсе был небольшим, но и число придворных тоже сократилось. Приближенные Филиппа уже в течение нескольких недель один за другим отбывали во Фландрию. Теперь двор покинул даже Руй Гомес. Дамы-аристократки, которые уединились с Марией почти на четыре месяца, приказали своим слугам собирать сундуки, возвращаясь в собственные летние дома. О том, что королева и ее лекари расстались с надеждой на появление ребенка, официально никто не объявлял. Вместо этого Мария и самые доверенные советники Филиппа продолжали настаивать, что она па шестом или "седьмом месяце, однако все знали, что это говорится только «ради того, чтобы не отбирать у населения надежду». Но долго дурачить народ все равно было нельзя, и все уже давно не хуже иностранных послов знали, что «беременность королевы закончилась ничем».

Но скорее всего народ принимал все это не так близко к сердцу, как полагали Ренар и другие представители императора. Угроза мятежей была не столь серьезной, как это описывал в своих донесениях посол. Бунт в Уорикшире на самом деле оказался чем-то вроде беспорядков на местном рынке против бессовестных спекулянтов зерном. Дело довольно серьезное, но никакой угрозы королеве в нем не было. Волнения в Девоне и Корнуолле были не штормом, а всего лишь мелкой рябыо, вызванной россказнями о смерти королевы: в ответ на заявления, что королева ежедневно появляется в окне своих дворцовых покоев, говорилось, что это обман, что в окне видна не королева, а ее восковая фигура. Другой предполагаемый мятеж оказался не чем иным, как обычным спором между землевладельцем — и арендаторами.

Повышение цен на зерно и пиво волновало крестьян больше, чем странная бесплодная беременность королевы. На размокших полях гнил скудный урожай. Не было запасено зерна — пи для выпечки хлеба, ни для варки пива. Не было корма для скота, а также сена и овса для лошадей. В некоторых районах был отмечен массовый падеж овец, а оставшихся распродали за бесценок. Обычно август в Англии был месяцем изобилия, но в том году повсеместно царили только нужда и страх грядущего голода. Направляясь 3 августа на восток, в Отлендс, король и королева не встретили по пути ничего, кроме тощих фермерских земель и тощего скота, и лица крестьян, кланяющихся им в пояс, тоже все были тощими.

Кто надоумил королеву переезжать в Отлендс, не ясно. Сама Мария, возможно, стремилась в это время смириться с правдой, и сочувствующие ей фрейлины помогли принять это трудное решение. В соответствии с одним из свидетельств в ее свите была по крайней мере одна фрейлина, которая не стала тешить себя иллюзиями о беременности. Госпожа Фридсвайд Стрили, «добрая благородная женщина», никогда не вторила Сюзанне Кларепсье и повитухам, успокаивающим Марию. За ней Мария и послала, когда уже не могла больше переносить душевную боль, связанную с ложными надеждами. Они сердечно поговорили, и королева поблагодарила ее за стойкость.

«Я теперь вижу, что все они были льстецы, — сказала королева, — и никто не сказал мне правду, кроме тебя».

Обосновавшись в Отлендсе, Мария возвратилась к своей привычной ежедневной работе. Чиновники начали исполнять свои обязанности, а королева возобновила общение с советниками и аудиенции. Правда, встреч с послами и другими государственными сановниками она никогда не прекращала, даже во время ее «полного затворничества». Одна из этих встреч была посвящена неудавшейся мирной конференции. Папский протонотарий Ноайль, брат французского посла, говорил с Марией в Хэмптон-Корте в июле. Он нашел, что она полностью осведомлена о ходе переговоров и не питает иллюзий по поводу упорства французов. Мария сказала ему «полусердито», что по причине ее обязанностей по отношению к супругу и свекру вряд ли можно ожидать, что она достаточно долго останется нейтральной, добавив, что если конференция потерпела неудачу, то это не вина английских посланников. Королева сказала, что «винить нам можно только самих себя, за грехи и дурные черты характера, а также неблагоприятные времена, хотя гнев Божий пока на нас еще в полной мере не излился».