Как убивали Сталина - Добрюха Николай (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Из рассказов мне Феликса Чуева
Каганович: «Сталин в последние годы допустил в оценке людей ошибку. Он приблизил к себе Хрущева, Маленкова, Берию, а Молотова, Кагановича и Ворошилова отодвинул. Он, видимо, считал, что мы можем, так сказать, после него сами… он уже готовился к отходу, я так думаю… Сталин нас… недооценил, но именно мы… оказались самыми крепкими».
Чуев: «Во времена «антипартийной группы» вы могли взять власть».
Каганович: «Мы не организованы были… Если б мы были фракцией, если б мы организовались, мы бы могли взять власть… Большинство Политбюро было за нами, но мы не были организованы… Хрущев сумел обмануть нас всех. Не просто обмануть. Он жулик высшего пошиба. А мы парламентаризмом занялись… Ошибка наша в том, что мы парламентаризмом занялись… И не собирались тайно, понимаете?»
В конце января 1955 года отец и его «партия» технократов потерпели поражение. С этого момента почти на 4 десятилетия в нашей стране установилось полное господство партократии. В этом, по-моему, и состоит главное отличие режима Хрущева от режима Сталина. В этом же и корень многих бед, которые затем обрушились на страну. Полнейшая бесконтрольность, ненаказуемость партократии создали все условия для ее коррупции и разложения. Думаю, именно этим обстоятельством и объясняется трогательная любовь к Никите Сергеевичу, так бурно проявлявшаяся со стороны иных демократов, едва ли не до августовского путча, положившего конец партийной власти, из недр которой они в большинстве своем и вышли…
Никита Сергеевич торжествовал до октября 1964 года, когда партократия свалила и его по тем же подлым правилам, которыми он сам пользовался, особенно начиная с подготовки ареста Берии…
55–57 годы были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни моего отца. Ведь он видел, как рушились все его реформы. Видел, как хрущевская затея с целиной обрекла центральную Россию на нищету, а Казахстан — на экологическую катастрофу. Видел, как догматическое мышление Хрущева, разыгравшего в 1956 году «антисталинскую» карту, по сути своей так и оставалось сталинистским, что наглядно подтвердилось расстрелом мирной демонстрации в Тбилиси, беспощадной расправой с венгерской «контрреволюцией» в том же, 56 году, и обострением конфронтации между Восточной и Западной Германией…
Отчетливо помню, какой неясной тревогой в июньские дни 57 года был наполнен наш дом. Зная о том, что безудержный авантюризм Хрущева, его стремление к личной диктатуре привели к конфликту между ним и некоторыми тогдашними «олигархами», отец на правах члена Президиума ЦК… в уверенности, что… большая часть членов Президиума поддержит его, предлагает освободить Хрущева от обязанностей генсека, оставив за ним иной, не столь ответственный пост. Это был одновременно и последний шанс отца спасти главное дело своей жизни — реформаторский курс…
Мы решительно ни о чем не догадывались, но по каким-то нюансам в поведении отца видели: хоть и держится с полным спокойствием, но нервы у него на пределе. Однажды невольно услышал, как он властно сказал по телефону: «Николай, держись. Будь мужчиной. Не отступай…» Как потом стало ясно… разговаривал отец с Булганиным, который должен был опубликовать в «Правде» решение Президиума о снятии Хрущева. Увы, «Николай» уже искал лазейки и компромиссы, чтобы уцелеть перед бешеным напором хрущевцев… Через какое-то время поплатились своей политической карьерой и все те… кто в той или иной мере поддерживал предложение Маленкова о снятии Хрущева…
Так Хрущев совершил государственный переворот и единолично захватил власть в стране. Известно, чем закончилась эта «победа»… Хрущев восстановил непомерные налоги на крестьян, ликвидировал приусадебные участки, забрал коров и, укрупнив колхозы, а многие из них превратив в совхозы, тем самым окончательно доконал сельское хозяйство. Отныне наша страна уже не могла обойтись без ежегодного импорта зерна.
Ну а об остальных «деяниях» Никиты Сергеевича — от совнархозов и разделения партии на промышленную и сельскую до страшного расстрела в Новочеркасске, расправы с «инакомыслящей» творческой интеллигенцией и демагогического обещания коммунизма к 80 году — я говорить не стану: они и так всем известны.
Правильно Молотов говорит, что я к «антипартийной группе» не имел никакого отношения. Но было несколько фактов, которые поражали. Как-то я гулял… Останавливается машина. Выходит Ворошилов: «Дмитрий Трофимович, голубчик, ну что же у нас происходит? Как дальше жить? Как дальше работать? Всех оскорбляет, всех унижает, ни с кем не считается, все один, сам решает!»
Я говорю: «Климент Ефремович, вы участник II съезда партии… В том, что вы говорите, много правды. Но почему вы это мне говорите? Вы член Президиума ЦК, я — нет… Там ставьте вопрос. Я выскажу свою точку зрения искренне и честно. Многое я уже вижу, что нарастает в партии…»
Я не знал, что против Хрущева что-то готовится…
Когда собрались (на заседание Президиума), я вижу, что Жукова нет. Маленков говорит: «Я предлагаю изменить повестку дня и обсудить вопрос относительно грубого нарушения коллективности руководства. Стало совершенно невыносимо… Председательствующим предлагаю Булганина». «Пожалуйста!» — с театральным жестом произносит Хрущев. И Булганин сел председательствовать.
…Мы с Жуковым много говорили: невозможно же, куролесит, ничего не понимает, во все лезет… Когда Жуков приехал на заседание, сел рядом со мной — мы всегда сидели вместе на заседании Президиума.
Я уже не помню порядок выступлений, но все говорили, что стало невыносимо работать, все нарушено, ни о каком коллективном руководстве не может быть и речи, и каждый перечислял, в какой области и как Хрущев куролесит, какой вред это приносит. Он сидел, подергивался.
Но никто не предлагал Хрущева репрессировать. Сказали: «Вот Хрущев говорил, что все критикуют сельское хозяйство, есть предложение назначить его министром сельского хозяйства, оставив его членом Политбюро». Другого предложения я не слышал…
Когда дошла очередь до меня, я говорил долго. И начал с того, что советский народ и партия заплатили большой кровью за культ личности Сталина… И что же? Прошел небольшой срок, и снова то же самое видишь. Я стал перечислять. Появился новый диктатор.
— Сколько вас учили? — перебил меня Хрущев.
— Я много учился, я дорого стою народу…
— А я одну зиму у попа за пуд картошки учился!
— Так что же вы претендуете на то, что вы знаток и металлургии, и химии, и литературы?
Булганин говорил: «У меня, когда я уезжал, перекопали весь двор, проложили провода подслушивания…» И так один за другим — о подслушивании, о слежке, о восстановлении сталинизма…
Я сказал: «Какое же это коллективное руководство? Приходит ко мне Фурцева, секретарь МК, секретарь ЦК, и говорит: «Отойдем туда за угол, да закройте телефон чем-нибудь, нас подслушивают! Что же делается! Ничего не получается, все разваливается…»
Я знал, что она была возлюбленной Никиты… Мне говорили, что она неискренняя. А перед этим заседанием она пришла, бледная, ко мне, трясется: «Если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам говорила, когда приходила, мы вас в лагерную пыль превратим». Такая мегера!
— Вы меня не пугайте, я фронтовик, Екатерина Алексеевна, я смерти в глаза смотрел не раз.
И я сказал на Политбюро: «Мы, два секретаря ЦК, мы не фракционеры, мы искренне, Фурцева и я, переживаем. Она: «Это ложь! Это ложь!» Я говорю: «Ну отчего же ложь, Екатерина Алексеевна?! Мы ж собрались здесь сейчас для того, чтобы это исправить!» С ней истерика. И я сказал: «Нельзя же, чтобы в государственных делах сказывалась интимная близость…»
После того, как Жуков сделал все, чтобы Хрущев остался у власти, Никита Сергеевич сделал Жукова триумфатором… А меня выгнали с треском… После пленума выхожу — идет навстречу Жуков. Я ему говорю: «Георгий Константинович, имей в виду: следующим будешь ты!» В июне нас выгнали, а в октябре — его. Жуков потом локти кусал и не мог слышать имени Хрущева…
