Неизвестные лики войны - Казаринов Олег Игоревич (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
Война — это цинизм.
В средние века византийцы выкалывали глаза пленным болгарам и отпускали их домой, оставляя на 100 ослеплённых одного зрячего в качестве проводника. (Византийский император Василий II в нач. XI века даже получил жутковатое прозвище — Болгаробойца.) Однако эта практика объяснялась не изощрённым садизмом. И, конечно, не проявлением гуманности. За ней стоял трезвый расчёт, направленный на истощение экономики противника. Ведь вернувшиеся из плена инвалиды не только уже никогда не смогут взять в руки оружие, но и выпадают из производительного процесса. Какие из слепых кузнецы, каменщики, лесорубы, гончары, пахари?
Наоборот, они становились нахлебниками и требовали за собой ухода. Их обслуживали их семьи. Сын такого слепца становится единственным кормильцем и уже не пойдёт в поход на турок. На кого он оставит беспомощного отца и мать?
Лихорадочное производство вооружений, привлечение в промышленность большого числа женщин и подростков, неквалифицированных рабочих позволяет войне собирать среди них обильную жатву.
Мало кто знает, что в США с начала войны по 1 января 1944 года на производстве получили травмы 210 000 человек. 37 000 человек погибло. Это на 7500 больше, чем страна потеряла на полях сражений.
Пусть любой мальчишка, запоем играющий в солдатиков, любая домохозяйка, равнодушно скользящая взглядом по батальным сценам на телеэкране, помнят, что война не ограничивается грохотом взрывов на далёких полях. Прямо или косвенно она охватывает всё население и повсюду сеет смерть.
Люди оказываются её заложниками. Война превращает их в разменные фишки в интересах воюющих сторон.
Например, 15 апреля на Эльбу вышли американские войска, и десять дней ждали встречи с Красной Армией. Генерал Эйзенхауэр не имел права наступать дальше, так как территория к востоку от реки входила в советскую оккупационную зону. Это позволило немцам ещё некоторое время оказывать сопротивление и маневрировать резервами, что привело к большим потерям и со стороны русских, и со стороны самих немцев.
Но это ещё не всё.
В феврале 1945 года на Ялтинской конференции главы СССР, Великобритании и США обменяли Австрию на Восточную Европу. Взвесили, подсчитали, оценили плюсы и минусы и ударили по рукам. И определили послевоенную судьбу миллионов людей.
Судьба людей определяется и в гораздо меньших масштабах, на поле боя. Зато повсеместно. Кому из солдат жить, а кому умереть невольно определяет командир.
Характерно поведение генерала Горишного, командира 75-й гвардейской Сталинградской дивизии во время Курской битвы.
«На правом фланге нервничают, просят поддержать огнём тяжёлых „катюш“. Но Горишный отказывает: „Подождём с этим“. Уже не первый, но, видимо, и не последний день боёв. Приходится заниматься бухгалтерией. Что стоит дорого, что подешевле».
Генерал знает, что справа войска истекают кровью, что солдаты молятся, надеясь на огневую поддержку, считают секунды до спасительных залпов эрэсов и погибают, не дождавшись их. Но в бою обязанность командира состоит в том, чтобы одержать победу, а не спасать солдат. Скрепя сердце он должен мыслить совсем другими категориями.
«По дневным подсчётам выходит, если свести воедино разные донесения, что всего уничтожили 120 немецких танков. Горишный крутит головой: „Много! Это двойная бухгалтерия. Надо разделить её пополам. По бою чувствую, что 60, безусловно, набили. Может быть, 70, а больше навряд ли“».
Это напоминает ситуацию, когда отряд генерал-майора П. Котляревского 19 октября 1812 года взял штурмом Асландузские укрепления персов. Бой был ожесточённым, пощады не давали. На поле сражения осталось до 9000 убитых врагов. Но Котляревский в своём донесении о победе указал неприятельский урон всего в 1200 убитых. «Напрасно писать 9000 — не поверят», — сказал он офицерам.
(А. Суворов, наоборот, после штурма Измаила 11 декабря 1790 года «на вопрос своих подчинённых, какой цифрой указать в донесении турецкие потери, ответил: „Пиши поболе, чего их, супостатов, жалеть!“»).
Считать на войне приходится не только людей и деньги, но и учитывать количество и качество войск. Ошибаться здесь нельзя. Нельзя недооценивать врага и переоценивать себя.
Лев Толстой пытался вывести математический подход к соотношению сил: «Ежели бы полководцы руководствовались разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи вёрст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шёл на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня».
Если бы всё было так просто!
Шашки — не армии, а армии — не условные обозначения на штабных картах. В тишине кабинетов нелегко определить истинную ценность той или иной воинской части. Иногда это могло привести к недоразумениям, вызвать непонимание и недоверие.
В 1941 году, когда Г.К. Жуков обратился к Сталину с просьбой усилить Московское направление резервами, Верховный Главнокомандующий ответил:
«Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?»
По словам Жукова, ему пришлось объяснить, что линия фронта растянута на 600 км, и для участка такой протяжённости сил шести армий явно недостаточно.
Перед нападением на Советский Союз вермахт принял решение удвоить количество танковых дивизий. Похвальное стремление.
Вот только план этот осуществлялся не выпуском новых танков, а манипуляциями с числами. Не прибавлением, а делением уже существующих дивизий надвое.
В результате их действительно стало в два раза больше, и на бумаге они могли выглядеть внушительно. А в реальности ударная мощь каждой новоиспечённой дивизии снизилась наполовину. И при планировании наступательных операций немецкие генералы должны были это учитывать.
Подобным методом пользовались вплоть до конца войны.
«Начиная с 1944 года был отдан приказ формировать на базе проявивших себя фронтовых частей многочисленные дивизии так называемых народных гренадеров, но в то же время было приказано остатки дивизий не расформировывать, а заставлять их продолжать сражаться… При растущих потерях Гитлер всё ещё мог тешить себя мыслью об исполинской растущей военной мощи; манипулировал дивизиями-призраками, которые он формировал для наступательных операций, обходных манёвров и решающих сражений».
Конечно, глядя на значок на карте, означающий дивизию, фюрер предпочитал вводить себя в заблуждение.
Дивизия — это же огромная сила!
Три пехотных полка, артиллерийский полк из 36 орудий калибром 105 мм и 12 орудий 150 мм, 36 орудий противотанкового дивизиона, 12 зенитных установок, запасной пехотный батальон, сапёрный батальон, батальон связи, части тыла.
Дивизия — это 16 000 человек, 299 орудий и миномётов, пулемёты, лошади, автомобили.
А ещё это казармы, офицерские городки, госпитали, склады, боксы, стрельбища, подсобные хозяйства…
Только всё это положено иметь по штату. На месте дислокации. На параде.
А на самом деле дивизия представляла собой 2–3 тысячи измученных ежедневными боями, оборванных, полуголодных, израненных солдат, лишившихся своей материальной части и тяжёлого вооружения и разуверившихся во всём.
Генерал-полковник вермахта Ганс Фриснер писал после войны, как ему не раз приходилось объяснять фюреру, что фронт из последних сил удерживают не полнокровные дивизии, отмеченные на карте флажками и стрелками, а маневренные отряды, мечущиеся с одного опасного направления на другое.
«Не существовало уже ни штабов, ни тылов, ни специальных, небоевых подразделений; все, от генерала до штабного писаря, превратились в обычных бойцов. На промежуточные позиции выставлялись сводные отряды…
