Собрание сочинений. Том 7 - Маркс Карл Генрих (книга бесплатный формат .txt) 📗
Несмотря на процветание промышленности и торговли, наступившее теперь во Франции, масса населения, 25 миллионов крестьян, страдает от сильной депрессии. Хорошие урожаи последних лет понизили хлебные цены во Франции еще более, чем в Англии, и положение крестьян, задолжавших, истощенных ростовщиками и обремененных налогами, далеко не может считаться блестящим. Но, как достаточно ясно показала история последних трех лет, этот класс населения решительно неспособен к революционной инициативе.
Как период кризиса, так и период процветания наступает на континенте позже, чем в Англии. Первоначальный процесс всегда происходит в Англии; она является демиургом буржуазного космоса. На континенте различные фазы цикла, постоянно вновь проходимого буржуазным обществом, выступают во вторичной и третичной форме. Во-первых, континент вывозит в Англию несравненно больше, чем в какую бы то ни было другую страну. Но этот вывоз в Англию, в свою очередь, зависит от положения Англии, в особенности на заокеанских рынках. Затем Англия вывозит в заокеанские страны несравненно больше, чем весь континент, так что размеры континентального экспорта в эти страны всегда зависят от заокеанского вывоза Англии. Если поэтому кризисы порождают революции прежде всего на континенте, то причина их все же всегда находится в Англии. В конечностях буржуазного организма насильственные потрясения естественно должны происходить раньше, чем в его сердце, где возможностей компенсирования больше. С другой стороны, степень воздействия континентальных революций на Англию вместе с тем является барометром, показывающим, в какой мере эти революции действительно ставят под вопрос условия существования буржуазного строя и в какой мере они касаются только его политических образований.
При таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть и речи. Подобная революция возможна только в те периоды, когда оба эти фактора, современные производительные силы и буржуазные формы производства, вступают между собой в противоречие. Бесконечные распри, которыми занимаются сейчас представители отдельных фракций континентальной партии порядка, взаимно компрометируя друг друга, отнюдь не ведут к новым революциям; наоборот, эти распри только потому и возможны, что основа общественных отношений в данный момент так прочна и — чего реакция не знает — так буржуазна. Все реакционные попытки затормозить буржуазное развитие столь же несомненно разобьются об эту основу, как и все нравственное негодование и все пламенные прокламации демократов. Новая революция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и наступление этого последнего.
Перейдем теперь к политическим событиям за последние шесть месяцев.
В Англии время процветания промышленности каждый раз является временем преуспевания вигов, которые находят свое достойное воплощение в самом маленьком человеке королевства, лорде Джоне Расселе. Министерство вносит в парламент проекты мелких второстепенных реформ, зная заведомо, что они провалятся в палате лордов или же что оно в конце сессии само возьмет их обратно под предлогом недостатка времени. А недостаток времени обычно. объясняется предшествовавшим избытком скучной и пустой болтовни, которую спикер обычно по возможности позже прекращает замечанием, что этот вопрос не подлежит обсуждению палаты. Борьба между фритредерами и протекционистами в такое время вырождается в чистейшее краснобайство. Масса фритредеров слишком занята фактическим использованием свободы торговли и не имеет ни времени, ни охоты более разумно добиваться ее политических результатов; протекционисты же ограничиваются смешными иеремиадами и угрозами, направленными против подъема промышленности в городах. Партии только приличия ради продолжают вести борьбу, чтобы постоянно напоминать о себе друг другу. Перед последней сессией промышленные буржуа подняли страшный шум в пользу финансовой реформы; в самом парламенте они ограничились лишь теоретическим резонерством. Накануне сессии г-н Кобден в связи с русским займом повторил свое объявление войны царю и с большим сарказмом говорил о великом петербургском паупере; шестью месяцами позже он уже опустился до участия в скандальном фарсе конгресса мира[272], единственным результатом которого было то, что индеец из племени оджибуэйев, к великому негодованию находившегося на трибуне г-на Гайнау, вручил г-ну Яупу трубку мира и что янки Элихью Бёррит, этот апостол трезвости, отправился в Шлезвиг-Гольштейн и Копенгаген, чтобы уверить соответствующие правительства в своих добрых намерениях. Как будто вся война из-за Шлезвиг-Гольштейна могла когда-либо принять серьезный оборот, пока в этом деле принимает участие г-н фон Гагерн, а Венедей — нет!
Действительным крупным политическим вопросом закрывшейся сессии были дебаты по поводу Греции[273]. Вся абсолютистская реакция континента вошла в коалицию с английскими тори, чтобы опрокинуть Пальмерстона. Луи-Наполеон даже отозвал из Лондона французского посла как для того, чтобы доставить удовольствие царю Николаю, так и для того, чтобы польстить французскому национальному тщеславию. Все Национальное собрание бешено аплодировало этому смелому разрыву с традиционным союзом с Англией. Эта история дала повод Пальмерстону выступить в палате общин в роли борца за гражданские свободы во всей Европе. Он получил большинство в 46 голосов, и результатом этой столь же бессильной, сколь и бессмысленной коалиции явилось то, что билль об иностранцах не был возобновлен.
Если Пальмерстон в своей демонстрации против Греции и в своей парламентской речи против европейской реакции высказался в буржуазно-либеральном духе, то английский народ воспользовался присутствием в Лондоне г-на Гайнау, чтобы блестяще продемонстрировать свою внешнюю политику[274].
Если народ преследовал на улицах Лондона военного представителя Австрии, то Пруссию в лице ее дипломатического представителя постигло соответствующее ее положению злоключение. Всем памятно, как болтливый писака Брум, самая комическая фигура в Англии, при общем смехе дам, удалил с галереи палаты лордов писаку Бунзена за бестактное и нахальное поведение. Г-н Бунзен спокойно отнесся к этому унижению, как и подобает представляемой им великой державе. Он вообще не уедет из Англии, что бы с ним ни случилось. Всеми своими частными интересами он привязан к Англии. Он будет и впредь использовать свой дипломатический пост, наживая капитал на рассуждениях об англиканской религии и подыскивая своим сыновьям местечки в лоне англиканской церкви, а своим дочерям — женихов из числа английских джентри любого ранга.
Смерть сэра Роберта Пиля сильно содействовала ускорению разложения старых партий. Партия, составлявшая с 1845 г. его главную опору, так называемая партия пилитов, после его смерти совершенно распалась. Самого Пиля почти все партии посмертно превозносили сверх меры как величайшего государственного мужа Англии. Он во всяком случае имел то преимущество пред «государственными мужами» континента, что не был простым карьеристом. В остальном государственный ум этого выходца из буржуазии, ставшего вождем земельной аристократии, заключался в понимании того, что в наши дни существует только лишь одна настоящая аристократия, а именно буржуазия. И в этом смысле он пользовался своей руководящей ролью среди земельной аристократии, чтобы постоянно вынуждать ее к уступкам в пользу буржуазии. Так было с эмансипацией католиков[275] и с реформой полиции[276], благодаря чему он усилил политическую власть буржуазии; законами о банках 1818[277] и 1844 гг., которые усилили финансовую аристократию; тарифной реформой 1842 г.[278] и законами о свободе торговли 1846 г.[279], которыми земельная аристократия была прямо принесена в жертву Промышленной буржуазии. Второй столп аристократии, «железный герцог» {Веллингтон. Ред.}, герой Ватерлоо, неизменно, как разочарованный Дон-Кихот, поддерживал хлопчатобумажного рыцаря Пиля. С 1845 г. партия тори относилась к Пилю как к предателю. Власть Пиля над палатой общин объяснялась необыкновенной доходчивостью его красноречия. Стоит прочитать самые знаменитые его речи, чтобы увидеть, что они состоят из нагромождения общих мест, между которыми умело сгруппировано большое количество статистических данных. Почти все города Англии хотят ставить памятники тому, кто отменил хлебные пошлины. Одна чартистская газета, намекая на организованную Пилем в 1829 г. полицию, спрашивала: к чему нам все эти памятники Пилю? Каждый полицейский в Англии и в Ирландии есть живой памятник Пилю[280].
