Очерки истории российской внешней разведки. Том 3 - Примаков Евгений Максимович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Читая в семейном кругу в газете заявление Паулюса, Федор Карпович заметил, что рад перемене, которая произошла с фельдмаршалом, и доволен, что в это дело он внес посильную лепту.
После войны Парпаров участвовал в составе рабочих групп в подготовке Потсдамской конференции, Нюрнбергского процесса и мероприятиях, связанных с организацией деятельности оккупационных властей.
Здесь он встретился с сыном, которого не видел с 1941 года. Война разбросала их по разным фронтам. Лев Федорович воевал под Сталинградом, был ранен, а к концу войны оказался в Берлине. Здесь во время Потсдамской конференции и произошла их встреча.
Долго отец с сыном ходили по улицам Берлина, по знакомым местам, вспоминали тревожные довоенные дни. Ведь вместе с родителями Лев находился в Германии и выехал в Москву в 1938 году, когда ему уже шел четырнадцатый год. Хотя он и не знал, что его отец является советским разведчиком, но догадывался, что тот занят какой-то опасной антифашистской работой.
Вспоминая о своей встрече с отцом в Берлине, он говорил: «Представляете, какая радость светилась в глазах у отца. Пройти через такой ад и остаться живыми — это невероятно. И где встретиться — в Берлине, в фашистском логове, где схватка с фашистами у отца началась еще в начале 30-х годов».
Федор Карпович был не только талантливым разведчиком, но и хорошим другом, с большой нежностью относился к жене Раисе Иосифовне. Он не был поэтом, но часто писал ей стихи о любви. В семейном архиве они не сохранились, но судить о них можно по последнему стихотворению, написанному им за несколько дней до кончины.
В середине 50-х годов Парпаров тяжело заболел. Разведчик знал, что дни его сочтены. Скончался он в 1959 году.
42. На заре атомного шпионажа
Открытие лордом Резерфордом в 1919 году способности атомов одного химического элемента превращаться в атомы другого в результате облучения альфа-частицами (ядрами атомов гелия) захватило воображение физиков. По мере углубления исследований в области ядерной физики возникла перспектива получения атомного взрывчатого вещества и создания на его основе грозного оружия. С 1940 года все работы в этой области стали засекречиваться.
Советская научно-техническая разведка в 30-е годы не проходила мимо этих достижений, хотя каких-либо далеко идущих выводов сделать еще не могла…
Берлин. Лето 1931 года. На перрон берлинского вокзала Шёне-фельд из поезда, прибывшего из Москвы, вышел высокий, плотного телосложения человек. Это был директор Ленинградского физико-технического института академик А.Ф. Иоффе. Ленинградский ученый прибыл в Берлин по приглашению немецкого физика доктора Ланге.
Лаборатория Ланге, так же как и институт, возглавляемый академиком Иоффе, занималась работами по созданию ускорителей частиц высоких энергий порядка 20 и 50 млн вольт.
Знакомясь с лабораторией доктора Ланге, Иоффе обратил внимание на молодого стройного человека, хорошо говорившего по-русски. Им оказался инженер Герберт Муравкин, приехавший в Берлин из России еще в 1924 году с отцом, советским гражданином. В Берлине Муравкин завершил образование, получил диплом инженера, а затем и степень доктора физико-технических наук. Познакомившись с Му-равкиным поближе и убедившись в его глубоких знаниях и одаренности, Иоффе пообещал юноше субсидию в 300 марок в месяц, пока он будет находиться в Германии, а когда окончатся работы по созданию первого генератора, пригласил его в свой институт на должность старшего инженера. Однако из-за препятствий юридического порядка — Муравкин не был иностранным гражданином — выхлопотать в СССР обещанную ему субсидию Иоффе не смог.
От Муравкина академик узнал, что лаборатория доктора Ланге работает над созданием генераторов высокой мощности по контрактам с двумя крупнейшими немецкими фирмами — АЕГ и «ИГ Фарбе-шшдустри». В Советском Союзе проблемой таких генераторов кроме ленинградского института занимался Харьковский физикотехнический институт. Муравкин также рассказал Иоффе, что обе немецкие фирмы выражали готовность сотрудничать с тем и другим институтами, но только при условии, что те закупят их оборудование, а изобретения советских физиков будут запатентованы на имя АЕГ и «ИГ Фарбениндустри». Что касается лично Муравкина, то АЕГ отказалась заключать контракт с ним из-за его советского гражданства.
Заместитель резидента внешней разведки в Берлине по научно-технической линии Г.Б. Овакимян, в отличие от Иоффе, сумел добиться от Наркомтяжпрома субсидию для Герберта Муравкина и предложил ему сотрудничество. Муравкин дал свое согласие и стал регулярно знакомить Г.Б. Овакимяна с материалами, которые он получал в немецких институтах.
После отъезда Овакимяна из страны связь с Муравкиным обеспечивали сотрудник резидентуры Вячеслав и старший группы научно-технической разведки Филипп. От Муравкина поступали материалы, получавшие в Харьковском физико-техническом институте высокую оценку. В сентябре 1932 года эти материалы были переданы начальнику управления связи РККА, которое финансировало тогда создание в Харькове ускорителя на 2,4 млн вольт. В том же сентябре 1932 года в «Правде» было опубликовано сообщение Харьковского института физики об осуществлении им деления атома.
Заинтригованный этой публикацией, доктор Ланге прямо спросил у Муравкина: «Вы не знаете, по какому способу в Харькове расщепили атом — по нашему или по английскому?» (В Америке в то время также работали над этой проблемой такие ученые, как Милликен, Туве, Лауритц, но с менее мощными ускорителями.) Муравкин ответил, что ему известно только то, что было опубликовано в прессе. На это Ланге заметил: «Вряд ли Харьков сделал это самостоятельно. Я подозреваю, что здесь не обошлось без кое-кого».
Это высказывание Ланге, естественно, обеспокоило Центр. Поэтому начальник разведки Артузов в ноябре 1932 года обратился в Экономическое управление ОГПУ с запиской, в которой говорилось: «В целях сохранения источника в АЕГ считаем необходимым принять меры к охране харьковского института от возможной разведки «АЕГ», и в особенности — к охране материалов нашего источника, изложенных в рукописях и чертежах его почерком. Дополнительные материалы по высоковольтному генератору при сем прилагаем».
Видимо, в целях зашифровки нашего источника ведущий харьковский физик А.И. Лейпунский осенью 1932 года писал доктору Ланге: «Существует всего три лаборатории, которые серьезно занимаются применением высокого напряжения для исследования атомного ядра. Это Ваша лаборатория, лаборатория Кокрофта в Англии и наша. Очень желательно, чтобы вышеназванные лаборатории работали в постоянном тесном контакте». В этом же письме Лейпунский обещал содействовать поездке Ланге в Харьков. Перед этим доктор Ланге по приглашению Иоффе побывал в Ленинграде.
Сам Ланге, несмотря на подозрения, был заинтересован в сохранении Муравкина как сотрудника лаборатории и активно продолжал поддерживать его. В официальной характеристике на Муравкина Ланге писал: «Доктор Герберт Муравкин около двух лет принимает участие в работе института по созданию ускорителя заряженных частиц высоких энергий для исследований в области расщепления атомного ядра и лучевой терапии рака. При этом он хорошо себя зарекомендовал во всех отношениях и в значительной степени способствовал осуществлению этого проекта, так что его дальнейшая деятельность в этой области безусловно вызывается интересами дела».
