Сталин - Радзинский Эдвард Станиславович (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
И в этом они все были под стать друг другу. Революционерка Мария Эссен описывает прогулку с Лениным в горах Швейцарии. Они на вершине – Ленин и молодая женщина. «Ландшафт беспредельный, нестерпимо ярко сияет снег… я настраиваюсь на высокий стиль… уже готова декламировать Шекспира, Байрона. Смотрю на Владимира Ильича – он сидит, крепко задумавшись. И вдруг выпаливает: «А все-таки здорово гадят нам меньшевики!»… И Коба такой же: не ходит в музеи, не бродит по улицам… Все эти буржуазные столицы для них – лишь бивуаки на пути к революции.
Итак, Ленин зовет Кобу на съезды, а он все так же ничем особым себя не проявляет. Или точнее: иногда проявляет особую, ненавистную Ленину черту.
В узкой среде революционеров до Ленина не могли не дойти некоторые шокирующие высказывания Кобы типа: «Ленин возмущен, что Бог послал ему таких товарищей, как меньшевики. В самом деле, что за народ все эти Мартов, Дан, Аксельрод – жиды обрезанные! Да старая баба Вера Засулич. И на борьбу с ними не пойдешь, и на пиру не повеселишься». Или: «Они не хотят бороться, вероломные лавочники… еврейский народ произвел только вероломных, которые бесполезны в борьбе» (цитируется по книге И. Давида «История евреев на Кавказе»).
Здесь слышна живая речь юного, дикого Кобы.
Впрочем, можно взять и статью самого Кобы, напечатанную в нелегальной газете «Бакинский рабочий» в 1907 году. Это его отчет об участии в лондонском съезде РСДРП, где все в той же веселой манере Коба изложил те же мысли: меньшевики – сплошь еврейская фракция, а большевики – русская, и потому «есть неплохая идея для нас, большевиков, – устроить погром в партии».
Почему же Ленин, окруженный евреями-революционерами, сам имевший в роду еврейскую кровь, прощал Кобе ненавидимый подлинными интеллигентами антисемитизм и после подобных высказываний звал его на все съезды? Объяснить это можно лишь требованием «Катехизиса революционера»: «Ценить товарищей только в зависимости от пользы их для дела». Да, Ленин мог не заметить этих высказываний, если Коба был нужен делу. Очень нужен. Чем-то важным себя проявил.
Тайна Кобы
На лондонском съезде они впервые встретились – Коба и Троцкий. Лев Давидович явился на съезд в ореоле славы, затмив бога Ленина.
В отличие от споривших о революции эмигрантов-теоретиков Троцкий приехал из России – из самой гущи революции.
В последние дни легендарного Петербургского Совета Троцкий был его вождем, восторженно слушали его толпы. Он был арестован, бесстрашно держался на суде, был приговорен к пожизненной ссылке, бежал из Сибири, проехал семьсот километров на оленях… И Троцкий попросту не заметил косноязычного провинциала с грузинским лицом и нелепой русской партийной кличкой «Иванович».
Троцкий заметил другого. И написал о нем. На съезде выступил дотоле неизвестный молодой оратор, блестящая речь которого настолько поразила делегатов, что он был сразу избран в Центральный комитет РСДРП. Оратора звали Зиновьев – под этой партийной кличкой молодой большевик Григорий Радомысльский сразу стал знаменитым партийцем.
Что должен был испытывать самолюбивый Коба, видя это внезапное возвышение говоруна (опять же еврея), видя славу другого самовлюбленного еврея – Троцкого? И при этом сознавать, что о его собственных заслугах партия никогда не узнает. О них был осведомлен лишь один Ленин.
Сразу после лондонского съезда Ленин отправляется в Берлин, куда на встречу с ним приезжает… Коба. Об этом через много лет он сам расскажет в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом. Но о чем он разговаривал в Берлине с Лениным – не расскажет…
Вскоре после благополучного возвращения Кобы в Тифлис (в который раз это фантастическое везение!) станет ясно, о чем он совещался с Лениным.
Случилось это в жаркий летний день 26 июня 1907 года. Было 11 часов дня. Эриванская площадь в Тифлисе, как всегда, полна народа – пестрая, веселая южная толпа. Два экипажа в сопровождении эскорта казаков въехали на площадь: везут большую сумму денег Государственного банка. Почти одновременно на площадь въезжают два фаэтона: в одном мужчина в офицерской форме, в другом две дамы. По команде «офицера», преграждая путь экипажам с деньгами, будто из-под земли появляется банда в полсотни человек. На казаков и прохожих посыпались бомбы. В грохоте и дыме бандиты бросаются к экипажам…
Из показаний полицейского: «Злоумышленники среди дыма и удушающих газов схватили мешок с деньгами… открыли в разных концах площади револьверную стрельбу и скрылись».
На площади остались убитые – казаки, полицейские и солдаты, в клочья разорванные бомбами. И стонущие, изуродованные прохожие, валявшиеся среди разнесенных в щепки экипажей.
«Личное участие Кобы в этой кровавой операции считалось в партийных кругах несомненным», – напишет Троцкий.
Кровь, много крови всюду, где появляется маленький черный человек.
Уголовное крыло партии
После смерти Сталина Никита Хрущев в своем знаменитом докладе о культе личности негодовал, что Сталин «принижал роль Политбюро созданием внутри ЦК неких «шестерок», «пятерок», наделенных особыми полномочиями… Что это за терминология картежника?» – возмущался Хрущев. Но он, относившийся к послеленинскому поколению партии, не знал (или делал вид, будто не знал), что замахнулся на одну из самых старых традиций партии. «Тройки», «пятерки» и прочие «узкие составы», создаваемые Вождем внутри руководства, не известные никому, кроме участников и самого Вождя, появились во времена Ленина.
Одна из этих ленинских «троек» имела непосредственное отношение к нападению на Эриванской площади.
В конце XIX века идеи революционного терроризма владели умами многих молодых людей. Убийство во имя революции именовалось «актом революционного возмездия». Грабеж банков, богатых домов назывался «экспроприацией». Боевики, осуществлявшие убийства и экспроприации, казались романтическими Робин Гудами. «Мы окружены всеобщей любовью и сочувствием… наши помощники во всех слоях общества», – писала террористка Вера Фигнер. И Достоевский, обдумывая продолжение романа «Братья Карамазовы», хотел сделать террористом тишайшего монаха Алешу.
Брат Ленина Александр был террористом. При Сталине официальная идеология упорно поддерживала версию: большевики с самого начала отказались от террора. Во всех учебниках приводилась мифическая фраза, будто бы сказанная Лениным после казни брата: «Мы пойдем другим путем». Это выдумка.
Столь ценимый молодым Лениным революционер Нечаев (прототип героя романа Достоевского «Бесы») говорил: «Яд, нож и петлю революция освящает». И, почитатель якобинства, молодой Ленин никогда не думал отказываться от терроризма.
В дни революции 1905 года он призывал «учить молодых боевиков на убийствах полицейских» и даже развернул целую программу терроризма. Но Ленин знал: как только революционная партия начинала боевую деятельность, полиция активизировалась, и в партию внедрялись провокаторы. Одним из руководителей знаменитой террористической организации «Народная воля» оказался провокатор Дегаев. Главой боевой организации социалистов-революционеров был провокатор Азеф. И потому с самого начала Ленин глубоко законспирировал свою боевую организацию.
Это очень помогло ему, когда потребовалось скрывать боевые группы не только от полиции, но и от собственной партии.
После поражения первой революции боевые дружины все чаще превращались в банды обычных грабителей. Было множество примеров, когда деньги от экспроприаций тратились на пьянство, женщин, кокаин. Меньшевики потребовали распустить боевые отряды.
Ленин и революционеры-эмигранты оказались в затруднительном положении. «До революции 1905 года революционное движение финансировалось либо буржуазией, либо радикальной интеллигенцией», – писал Троцкий. Но в кровавом 1905 году русская интеллигенция впервые заглянула в лицо подлинной революции, в беспощадное лицо русского бунта. И ужаснулась. Поступление денег прекращается.
